Феспий кормчему не ответил. Похлопал ладонями доспех, проверяя, хорошо ли сидит, нащупал рукоять меча под левым локтем, взял в руки кинжал, заткнул за пояс секиру. Затем поднялся к Гискону на скамью и оглядел морской простор. И правда, пусто — ни паруса, ни мачты, и до берега далеко, половина сехена.
– Скажи своим людям, чтобы свернули парус и перестали грести, — велел Феспий.
Челюсть Гискона отвисла, глаза полезли из орбит.
– Почему, о достойнейший?
– Таков мой приказ, — пояснил Феспий и приставил кинжал к горлу кормчего.
Тот побледнел:
– Но, господин…
– Выполняй — и останешься жив, и люди твои тоже будут живы. Иначе…
Видно, Гискон был не робок — он дернулся, пытаясь убрать горло из-под острия. Но Феспий ухватил его свободной рукой за шею и нажал, заставив пасть на колени. Теперь клинок упирался в лопатку Гискона, а сам он стоял в позе пленного, скорчившись на коленях, едва не касаясь лбом скамьи.
– Парус… сверните… весла на борт… — прохрипел кормчий, прекратив сопротивление. — Чего тебе надо, воин? Кто ты? И кто твой приятель-египтянин? Вы ведь не разбойники?
– Египтянин — слуга Амона, а я тот, кто я есть, — ответил Феспий. — Скоро узнаешь, чего нам нужно.
Мореходы, поглядывая на нас, быстро подтянули парус к верхней рее и сложили весла. Я не назвал бы эти взгляды дружелюбными; казалось, сейчас они ринутся на корму, затопчут меня и кушита, а потом навалятся на Феспия. Жизнь или смерть кормчего их, вероятно, не очень заботила.
Корабль замедлил ход и закачался на мелкой волне. Феспий отвел клинок от спины кормчего, разрешив Гискону подняться с колен. Гребцы, сидевшие ближе к нам, заметили это и взялись за весла.
– Не советую. — Голос моего спутника был ровен и спокоен. — Вам обещана жизнь, но я могу об этом позабыть.
В воздухе сверкнул кинжал и с сухим стуком впился в скамью между бедер гребца. Корабельщик с ужасом взглянул на клинок, едва не попавший ему в промежность, затем поднял глаза на Феспия — тот уже раскачивал в руках секиру. И было ясно, что он не промахнется.
– Брюхо, принеси кинжал, — велел Феспий. — Пусть двое снимут кожи и откроют товар. Остальные — на нос. Живо!
Мореходы повиновались с угрюмым видом. Может, судьба товара, что прятался под кожами, была им небезразлична, может, злобились они на Феспия, но никто не хотел умирать. Чтобы погибнуть первым, вторым или третьим, нужны отвага или отчаяние. Или такая преданность хозяину, какой не найдешь в наши ничтожные времена.
Груз корабля состоял из корзин, в которых хранились ларцы и глиняные сосуды с залитыми воском горлышками. Ларцов было два, и они, по счастью, стояли в ближней ко мне корзине.
– Что это? — спросил Феспий. — Что в горшках, кормчий?
– Пурпур, — нехотя отозвался Гискон. — Краска, принадлежащая господину моему Баал-Хаммону. Я должен продать ее в Библе. — Кормчий вздохнул. — Теперь, наверное, не продам… Вы все-таки разбойники…
– А ларцы? Что в них?
– Украшения из мастерских Баал-Хаммона. Браслеты, перстни, ожерелья… с жемчугом и камнями или без них.
– Проверь, Ун-Амун, — сказал Феспий. — Проверь, хватит ли тебе этого.
Я поднял крышки ларцов. Один был набит ожерельями из цветного стекла, бронзовыми заколками, сережками и подвесками с жемчугом; товар не из дешевых, однако не серебро. Во втором ларце лежали серебряные браслеты: тяжелые, большие — на мужскую руку, и тонкие, легкие, более изящной работы — на женскую. Их было тут шесть или семь десятков, но пересчитывать добычу я не стал, а только прикинул на вес. Тридцать дебенов, не меньше!
– Подходит, — сказал я, выпрямившись. — Меньше, чем было, но лучше, чем ничего.
– Тогда объясни этим людям, что мы делаем. Так объясни, чтобы не считали нас разбойниками.
Я прислонился к борту, чтобы видеть кормчего и столпившихся на носу мореходов. Затем воздел руки к солнцу и произнес:
– Видит Амон, мы не грабители, не душегубы! Посланы мы в эту землю за стволами кедра для священной ладьи, но некий Харух, родом сидонец, похитил серебро и золото, что назначили мне для уплаты за кедр. Поэтому беру я этот ларец с браслетами, а больше ничего мне не нужно. Пусть не вы меня обокрали, но я его возьму, ибо так велит Амон! А вы ищите вора Харуха. У него сосуд из золота на пять дебенов, украшенный птицами, и четыре серебряных сосуда, тоже на пять дебенов каждый, и на них чеканка из листьев и стеблей папируса. И еще у него украшения весом одиннадцать дебенов, кольца, серьги, браслеты и большое ожерелье. Найдете, все будет ваше, а если отдадите мне, верну я ваш ларец.
Кормчий Гискон знал речь Та-Кем, и, должно быть, некоторые мореходы тоже ее понимали. Ответил мне тот корабельщик, что управлялся с парусом, и сказал он:
– Тебе, египтянин, и этому метателю ножей головы напекло. Кто мы есть? Мы мореходы, и платит нам Баал-Хаммон за то, что мы гребем, ставим парус, возим и продаем его товары. В своем ли ты уме? Нам ли искать этого Харуха?
– Да еще сидонянина! — поддержал другой корабельщик.
Мореходы зашумели.
– Вот бы и грабил сидонскую посудину!
– Все сидоняне — воры! А мы тут при чем?
– Моча козлиная! Нас-то что пугать секирой и кинжалом!
– Что нам за дело до твоего Амона и его ладьи!
– Ищи там, где потерял! Разве в Тире тебя ограбили!
Феспий погрозил секирой, и они замолкли. Подняв ларец с серебром, я перенес его в свою корзину, а после сказал:
– Вам ли искать Харуха или нет, дело вашего хозяина. То, что принадлежало ему, теперь у меня. У меня и останется, если не найдет он те украшения и сосуды.
– Хозяину Баал-Хаммону это не понравится, — подал голос кормчий. — Очень не понравится! А ведь он сидит у ног Урета, правителя нашего! Подумай, египтянин, не взялся ли ты за слишком длинное весло? Урет грозный и сильный господин, всюду достанет!
– Амон сильнее, — молвил я. — Что ему твой Урет? Что правители всех городов Джахи? Захочет, испепелит их огнем или потопит в волнах.
– Видали мы твоего Амона… — пробормотал какой-то гребец и добавил некие слова на своем языке. К счастью, я их не понял.
Кормчий Гискон покосился на Феспия, на его меч, секиру и кинжал.
– Ладно, вы взяли серебро Баал-Хаммона и вы его не боитесь. Что теперь?
– Теперь вези нас в Библ, ибо посланы мы к его князю, — ответил я. — Ставь парус! Хватит угрожать и спорить!
– Это верно, — согласился Гискон. — Когда гребцы спорят, корабль стоит на месте… Но твой человек все еще грозит мне кинжалом. Может быть, он сунет нож за пояс и сядет на скамью?
Феспий усмехнулся:
– И не мечтай! Я останусь рядом, чтобы видеть тебя и всех ублюдков на этом судне. И тот, кто протянет ко мне весло, умрет быстрее, чем свинья под ножом мясника.