А кто говорит, что она сейчас в здравом уме?
Кристина, не удержавшись, громко хихикнула и тут же сконфуженно огляделась: не видит ли какой-нибудь случайный прохожий, как она идет и хихикает на всю улицу. Вот картина была бы!
У ворот парка ей показалось, что на рукав ее куртки упали дождинки, и она пожалела, что не захватила зонт, но это были всего лишь капли влаги, которые ветер сорвал с низко провисших проводов.
Ника она увидела сразу: он ждал ее недалеко от входа, прислонившись спиной к толстому старому клену. Как всегда, он был одет в черные джинсы и темно-зеленую куртку с меховой оторочкой на капюшоне, по цвету почти сливающейся с его растрепанными волосами. Несмотря на пронизывающий ветер, который здесь ощущался гораздо сильнее, чем в городе, его куртка была расстегнута, и под ней виднелся черный свитер. Шарф Ник, похоже, не носил никогда. По крайней мере, Кристина еще ни разу не видела его в шарфе.
Она подошла к нему сзади, стараясь ступать как можно тише, но шуршание прелой листвы и хруст веточек у нее под ногами выдали ее присутствие, и Ник обернулся. Глаза у него были странные, словно им владели какие-то тяжелые мысли, но при виде ее он улыбнулся, и его лицо осветилось.
– Привет, Кристи!
– Привет, Ник! Прости меня, я задержалась, одевалась долго.
– Ничего, – он медленно оглядел ее с головы до ног, и, похоже, ее внешний вид ему понравился, потому что он удовлетворенно кивнул. – Ну что, пойдем?
Как только они углубились в парк по дорожке, огибавшей берег озера, вокруг сразу стало тихо. Среди деревьев и густого еще подлеска ветер почти не ощущался, но над их головами голые кроны тоскливо раскачивались в такт его порывам. Вдалеке слышался резкий плеск волн. Кристина живо представила себе, как холодная вода накатывает на вязкий илистый берег, и зябко поежилась.
Сначала они с Ником молчали, ступая по толстому ковру из опавших листьев. Желтые звездочки клена, припорошенные бурыми сосновыми иголками, чередовались с вишневыми пятнышками осины и длинными неряшливыми прядями увядшей травы. Изредка попадались островки резных листочков дуба.
– Как хорошо здесь, – Кристина, с удовольствием вдыхала влажный воздух, в котором ощущался аромат близкой воды, мха и намокшей древесной коры. Ноздри щекотал запах прелой листвы и черной земли, обнажившейся из-под поредевшей травы.
– Да, – не сразу отозвался Ник.
Высокий и худой, с дымчато-серыми, как небо, глазами, он странным образом вписывался в этот печальный осенний лес.
– Ты здесь часто бываешь?
– Да. Мне здесь нравится.
– И мне. Знаешь, тут прямо как в настоящем лесу: и звуки, и запахи, и тишина.
– Это и есть лес, Кристи. Парк – просто название. Ограждение от ворот, в которые ты вошла, в обе стороны идет совсем недалеко, на несколько метров, а дальше – кусты. На самом деле, лес начинается прямо от дороги. Или дорога теряется в лесу. Он здесь везде.
– А парк большой? Мы не заблудимся? – Кристина огляделась, вспомнив предостережение матери и ощутив смутное беспокойство.
Вокруг них быстро сгущались вечерние тени. В зарослях кустарника раздавались таинственные шорохи.
Она непроизвольно придвинулась ближе к Нику.
– Нет, не заблудимся, – он улыбнулся, заметив ее движение. – Не бойся, ведь ты со мной.
Он вдруг спросил:
– Послушай, ты что, пешком сюда пришла?
– Да, а что?
– Ты же говорила, что водишь машину. Почему ты так редко ею пользуешься?
Кристина замялась.
– Ну, как тебе сказать… Я вроде бы неплохо вожу, но когда сижу за рулем, у меня от ужаса колени дрожат, я начинаю панически бояться всего: смены сигналов светофора, пешеходов и себя саму, что нажму не ту педаль, или собью кого-нибудь, или врежусь в столб.
Она выпалила это и посмотрела на Ника.
– Ты не смеешься надо мной? – смущенно спросила она.
– А почему я должен смеяться?
– Пару раз, когда я пыталась объяснить свое нежелание водить, это вызвало насмешки, и мне… и я перестала рассказывать. Просто все находят это немного странным. А ты думаешь…
– Просто у тебя было мало практики, – перебил Ник, – вот что я думаю. Все это поправимо. И вывод один.
– Какой вывод?
– Я отвезу тебя домой. Потому что скоро совсем стемнеет, а одну я тебя пешком обратно не отпущу. Во всем есть свои плюсы. Например, в том, что сейчас нет дождя, ведь я на мотоцикле.
Они немного помолчали.
– Ник, – Кристина смотрела себе под ноги: из-за темноты дорога с трудом угадывалась под ногами, – ты все время меня расспрашиваешь, а сам ничего не рассказываешь. Так нечестно.
– Разве?
– Я просто постоянно тебе что-то о себе говорю, а о тебе почти ничего не знаю. Почему?
– Наверное, я просто не привык. О чем ты хочешь узнать?
– О твоей семье, о родных, например.
– Тут как раз особо нечего рассказывать. У меня никого нет, кроме деда. Хотя он один стоит целой толпы родственников. Я тебя обязательно с ним познакомлю.
– А где твои родители?
Ник помрачнел:
– Я не знаю.
– Прости, не хочешь, не рассказывай, не надо было мне об этом спрашивать.
– Ты тут ни при чем, так что все нормально. Я действительно не знаю, где они и кто они вообще. И, честно говоря, не хочу знать.
Кристина в растерянности остановилась.
– И твой дедушка один тебя растил? С самого рождения?
Ник смотрел куда-то вверх, где жалобно кричала какая-то птица.
– Я еще никому этого не говорил… Дед нашел меня однажды утром у своего дома. Тогда он еще жил в Мэдисоне. Я лежал на крыльце рядом с утренней газетой и двумя бутылками молока, – с чуть заметной горькой усмешкой он посмотрел на Кристину и добавил: – Мне не было еще и года. Просто подбросили, как щенка, и все. А могли бы, скажем, утопить, так что…
Он замолчал, но через минуту продолжил:
– Дед решил перебраться сюда, чтобы поменьше людей задавали ему всякие ненужные вопросы.
«Как я например», – мысленно добавила Кристина.
– Он говорит, что я стал для него подарком судьбы. А я считаю, что подарком судьбы для меня стал он.
Голос Ника звенел от напряжения, и Кристина поняла, насколько трудно ему говорить о своем прошлом. Она видела, как болезненно он переживал страшное предательство родителей. Переживал, но старался не показывать вида, хотя его выдавали руки, которые он то сжимал в кулаки, то прятал в карманы крутки. Его выдавали горькие складки у рта, хорошо различимые даже в сумерках. Его выдавали тонкие, изящные крылья носа, подрагивающие от обиды и безуспешных попыток скрыть свое состояние.