Гэм отошла немного назад, чтобы поближе рассмотреть какой-то яркий цветок. Вдруг слева хрустнули ветки. Она взглянула в ту сторону, но сперва ничего не увидела. И, только уже собираясь отвернуться, заметила внизу, в листве, два сверкающих зеленых глаза. Песок за ними двигался, дышал и был полосатым телом гигантской кошки.
Гэм не могла сделать ни шагу. Как завороженная смотрела она в эти страшные глаза. Тигр зарычал и ударил хвостом по земле. Могучая хищная жизнь, пылавшая в его глазах, наполнила Гэм покорным ужасом и тянула к себе, точно омут. Она шагнула, нетвердо, спотыкаясь, готовая безропотно подчиниться, безвольная перед этой мощью, которая несла гибель и уничтожение.
Тигр одним прыжком прянул назад и обратился в бегство. Подлесок сомкнулся. С минуту Гэм стояла в недоумении. Потом опомнилась и, объятая волной холодного ужаса, вся дрожа, стремглав кинулась к биваку. Лавалетт лишь с большим трудом сумел выяснить, что произошло.
Он осторожно обследовал окрестности, но зверя не нашел. Только под одной из веерных пальм у дороги обнаружил следы и исцарапанную когтями почву.
Гэм притихла, а на следующий день пожаловалась на головную боль. Лавалетт смерил ей температуру — немного повышенная — и заторопил носильщиков: надо поскорее добраться до Чаппинга, там наверняка есть врач.
Лихорадка усиливалась. Лавалетт опять устроил привал, поставил палатку и послал тамила в Чаппинг за врачом. А пока дал Гэм хинину и позаботился, чтобы она уснула.
Наконец тамил вернулся. Он едва не падал с ног, так быстро бежал. Но принес весть, что доктор скоро прибудет.
Это оказался здоровяк шотландец с рыжеватой шевелюрой. Мрачный взгляд его быстро оживился, едва он посмотрел на Гэм.
— Хорошо бы перевезти ее в Чаппинг. Но вам наверняка важно добраться до концессии на Буффало-Ривер.
— Вы правы, мне нужно в Сиам.
— Я знаю почему.
— Как видно, я недооценил собственную популярность. Английские власти постарались сделать мне рекламу.
— Да нет. Я видел вас, когда вы уезжали из Мадрида после последнего громкого дела в Испании.
— Думаю, можно рискнуть и пойти в Чаппинг.
— Безусловно. На посту только два унтер-офицера; лейтенант уехал в глубь страны, вернется дня через четыре, не раньше… Я хотел бы продолжить осмотр.
Лавалетт видел, как короткий пухлый палец скользит по груди Гэм.
— Что у нее?
— Плеврит.
— Так я и думал. С вашего разрешения, будем считать осмотр законченным.
— Обычно это решает врач.
— Совершенно верно, обычно.
— После столь поверхностного осмотра трудновато сделать надлежащие выводы. — Шотландец усмехнулся. — Вдобавок белый пациент поистине отдохновение от всей этой коричневой швали…
— Поэтому прошу вас, скажите, сколько я вам должен…
Шотландец сердито посмотрел на него, встал, ехидно сказал: «Ничего» — вскочил на коня и поехал прочь.
Гэм приподнялась на локте.
— Он поставит на ноги всех военных. Нужно немедля двигаться дальше.
Лавалетт сунул ей под мышку термометр.
— Что это даст? Лишнюю передышку, и не более того. Так или иначе они будут висеть у нас на хвосте.
— Тебе нужно уходить! — воскликнула Гэм. — Я останусь здесь. Забирай планы и тамила с парой носильщиков — вы сумеете уйти. Ну же, ступай! Не медли!
Лавалетт не ответил. Вышел из палатки, отдал несколько распоряжений. Потом вернулся и сказал:
— Болезнь освобождает от всех обязательств. Будь вы здоровы, мы бы, вероятно, обсудили ваше предложение. И еще: я пока не в Сингапуре. До тех пор многое может случиться.
Спустя несколько часов явились унтер-офицеры с отрядом сикхов. Лавалетт не дал им рта открыть, спокойно заговорил первым:
— Я ждал вас. Палатку нужно свернуть. Паланкин требует особенной осторожности: вы понесете больную. Ничего, справитесь. В этом стальном чемодане важные бумаги, тщательно за ним присматривайте.
При свете факелов караван направился по лесной тропе к поселку. Гэм спала в паланкине. Лишь изредка она открывала глаза и задумчиво смотрела на Лавалетта.
Унтер-офицеры решили дождаться лейтенанта. А покуда предоставили пленникам свободу. В полдень пришел врач, хотел осмотреть Гэм. Лавалетта рядом не было. Она и бровью не повела, увидев шотландца.
— Как ни прискорбно, — сказал он, — но я вынужден был прибегнуть к этому средству, чтобы вы остались здесь. Так что сами понимаете, насколько это для меня важно.
Гэм иронически усмехнулась:
— Вы британский подданный.
— Здесь я об этом не помню.
Она испытующе взглянула на него и чуть изменила тон:
— Кстати, вы переоцениваете мою причастность к этим делам.
— Понимаю. Да теперь это и безразлично. Английские власти обыкновенно интернируют столь опасных людей, и на долгие годы.
«На долгие годы…» — подумала Гэм, а вслух сказала:
— Это пустяки. Я все равно поступила бы именно так.
— Вы эксцентричны. По-другому я ваше путешествие объяснить не могу.
— В Европе оно вполне объяснимо…
— Верно. Я приехал сюда по сходным причинам. Но десять лет среди туземцев чрезвычайно обостряют восприимчивость к прелестям Европы. Позвольте смерить вам температуру.
— Сегодня никакой температуры нет, — сказала Гэм, взяв термометр.
— Ваша правда. Поразительный успех.
— Решение всегда приносит успех.
— Вы рассматриваете нынешние обстоятельства как решение?
— Если угодно, да. Несколько насильственное, но все же решение.
Вечером явился офицер, которого вызвали по телефону. Гэм услышала шум автомобиля и оделась. После беглого допроса лейтенант сказал, что, если потребуется помощь, он целиком в ее распоряжении. К Лавалетту он отнесся весьма почтительно и выразил сожаление, что должен действовать согласно приказу. Наутро его доставят на пост, а оттуда переправят дальше. Гэм улыбнулась молодому офицеру и попросила показать ей дорогу к дому врача.
Для шотландца ее визит был полной неожиданностью. Гэм держалась непринужденно и тем усугубила его замешательство. Он пробормотал несколько бессвязных фраз и предложил ей сесть. На ходу она нечаянно задела его и вздрогнула от брезгливости — потом села. Он жадно, во все глаза следил за каждым ее движением. Она спокойно сидела перед ним и ждала. Он начал разговор и хрипло произнес:
— Завтра утром Лавалетта увезут.
Она безучастно пожала плечами.
— Вы… поедете с ним?
— Не знаю… Возможно, останусь… — Она проговорила это почти отрешенно, только подумала: долгие годы тюрьмы.