— Через четверть часа. Сен-Готардский тоннель — один из самых длинных в Европе. — Клерфэ протянул ей свою плоскую флягу, которую он заново наполнил в гостинице. — Не мешало бы к этому привыкнуть, — сказал он. — Судя по тому, что слышишь и видишь, мы скоро будем так жить. Сперва в бомбоубежищах, а потом в подземных городах.
— В каком месте мы выедем?
— У Айроло. Оттуда до Италии рукой подать.
Лилиан пугал первый вечер. Она ждала раскаяния, ждала, что воспоминания обступят ее, как крысы, выползающие из темноты. Но езда через грохочущее каменное брюхо земли вытеснила у нее все мысли. Ее охватил страх, свойственный каждому живому существу, обитающему не под землей, а на земле, страх быть погребенным; она с такой страстью ждала света и неба, что другие чувства в ней исчезли. «Как быстро все меняется, — думала она. — Всего несколько часов назад я была высоко в горах и мечтала спуститься вниз. Теперь я мчусь под землей и мечтаю опять подняться наверх».
Из одного лимузина вылетел кусок бумаги и ударился о ветровое стекло их машины.
— Есть люди, которые всегда и повсюду закусывают, — сказал Клерфэ. — Даже в ад они прихватят с собой бутерброды.
Он высунул руку и отлепил бумагу от стекла.
Еще один кусок оберточной бумаги пролетел под землей. Лилиан засмеялась. За ним последовал снаряд, который стукнулся в раму их окна.
— Булочка, — сказал Клерфэ. — Эти господа едят только колбасу, а хлеб — нет. Злые духи мещанства в утробе земли.
Лилиан уселась поудобнее. В тоннеле было что-то магическое. Казалось, он снимал все, что налипло на нее прежде. Как будто острые щетинки шума сдирали с Лилиан прошлое. Старая планета, на которой находился санаторий, осталась навсегда позади; вернуться назад было невозможно, как невозможно дважды перейти Стикс.
Она внезапно очутится на новой планете, выброшенная из недр земли, падающая и одновременно влекомая вперед, с одной-единственной мыслью: она вырвалась отсюда, и она живет. В последнюю минуту ей показалось, что ее тащат по длинному подземному рву, падающие стены которого уже почти сомкнулись над ней, ее тащат вперед, к свету, который вдруг появился в конце рва, как молочно-белая дароносица, а потом начал стремительно приближаться к ней и замер. Вместо шума послышался обычный стук, и все стихло. Поезд остановился, он был окутан чем-то легким, серо-золотым, тихонько шелестевшим. То был воздух жизни, сменивший холодный мертвый воздух подземелья. Только потом Лилиан поняла, что идет дождь. Она прислушалась к шуму капель, которые тихо стучали по крыше машины, вдохнула в себя мягкий воздух и подставила руку под дождь.
«Спасена», — подумала она.
— Лучше было бы наоборот, — сказал Клерфэ. — Там дождь, а здесь — хорошая погода. Вы разочарованы?
Она покачала головой.
— Я не видела дождя с октября прошлого года.
Клерфэ посмотрел на нее.
— Ну, тогда другое дело. И вы не спускались вниз четыре года? Это почти так же, как если бы вы родились во второй раз, родились заново, но уже с воспоминаниями.
— С воспоминаниями о войне, разрухе, бегстве и смерти. И где-то на самом донышке — о почти потерянном детстве, но детство было так давно, что на эти воспоминания наслоилось много других.
Клерфэ свернул на шоссе.
— Мы заправимся здесь, а не у Губерта Геринга, у этого пройдохи, наживающегося на кровавой тени.
Он отдал ключи механику и повернулся к Лилиан.
— Вам можно позавидовать. Вы еще раз начинаете все сначала. Сохранив пыл молодости, но потеряв ее беспомощность.
Поезд ушел, его красные огоньки исчезли за пеленой дождя. Механик принес ключи обратно. Машина задним ходом выехала на шоссе. Клерфэ затормозил, чтобы развернуться. На мгновение он увидел Лилиан в маленьком пространстве под спущенным верхом машины, отделенную от рябивших и шумливых дождевых струй, в спокойном свете приборного щитка. Ее лицо, освещенное лампочками часов и приборов для измерения расстояния и скорости, казалось Клерфэ, вопреки всем этим механизмам, не подвластным времени, вне его, как сама смерть, с которой Лилиан мчится наперегонки. Клерфэ вдруг понял, что по сравнению с этими гонками все автомобильные гонки на свете — детская игра.
«Когда я высажу ее в Париже, я ее потеряю», — подумал он.
— Что вы будете делать в Париже? Вы уже решили? — спросил Клерфэ.
— Там у меня дядя. Он распоряжается моими деньгами. До сих пор он посылал мне ежемесячно определенную сумму. Теперь я заберу все деньги. Разыграется целая трагедия. Ему все еще кажется, что мне шестнадцать лет.
— А сколько вам на самом деле?
— Двадцать четыре плюс восемьдесят.
Клерфэ рассмеялся.
— Прекрасное сочетание. Мне когда-то было тридцать шесть плюс восемьдесят… когда я пришел с войны.
Лилиан повернулась к нему.
— Ну и что было дальше? — спросила она быстро.
— Дальше мне стало сорок, — сказал Клерфэ, включая первую скорость.
Машина взяла подъем от вокзала к шоссе и начала спускаться вниз. В тот момент, когда она въехала на длинный спуск, сзади взревел другой мотор — то была красная спортивная машина, которая вместе с ними прошла через тоннель. Ее водитель задержался у заправочной станции, и теперь машина бушевала так, будто в ней было не четыре цилиндра, а все шестнадцать.
— Такие типы не переводятся. Он хочет устроить гонки. Давайте проучим его! А может, не будем разрушать его иллюзий? Пусть думает, что у него самая быстроходная машина на свете!
— Пусть думает.
— Хорошо.
Клерфэ остановил «Джузеппе». Красная спортивная машина тоже остановилась, водитель засигналил. Он вполне мог обогнать машину Клерфэ — места было достаточно. Но он во что бы то ни стало хотел устроить гонки.
— Ну что ж, — сказал Клерфэ и опять включил мотор. — Таков человек — он ищет своей гибели.
До самого Фаидо красная машина ехала за ними, навевая на них скуку. Она все пыталась догнать Клерфэ.
— Он еще доездится до смерти.
Клерфэ затормозил, но тут же опять дал газ.
— Ну и сапожник! Вместо того чтобы обогнать нас, он чуть не врезался в нашу машину.
Клерфэ направил «Джузеппе» к обочине на правой стороне дороги. Он остановил машину перед бензоколонкой. На этот раз красная машина не остановилась. Она с ревом промчалась мимо них. Водитель презрительно помахал им рукой и засмеялся.
Вдруг стало очень тихо. Ничего не было слышно, кроме журчания ручейка и почти беззвучного шелеста дождя. «Это и есть счастье, — думала Лилиан. — Минута тишины перед тем, что тебя ждет». Ей никогда не забыть эту ночь, нежное журчание воды и мокрое, блестящее шоссе.
Через четверть часа они попали в полосу тумана. Клерфэ включил подфарники. Он ехал очень медленно. Вскоре опять стали видны обочины дороги. На сто метров вперед туман был смыт дождем, потом они снова оказались в тумане, подымавшемся снизу.