Будущая мать лежала на постели из циновок в одной из хижин и стонала. Дафна понятия не имела, хорошо это или плохо. Но она была совершенно уверена, что Мау не должен на это смотреть, будь он мальчик или кто угодно. Это Женская деревня, и тут уж ни убавить, ни прибавить…
Она указала на дверь. Мау очень удивился.
— Кыш! Пошел! Да-да. Мне все равно, человек ты, демон, призрак или кто еще. Но ты не женского пола! Должны же быть хоть какие-то правила! Я сказала — вон! И не подслушивать у замоч… веревки, — добавила она, задергивая травяные занавески, очень плохо игравшие роль двери.
Ей стало немного лучше. Хорошенько накричать на кого-нибудь — самое верное средство. От этого всегда становится легче и начинает казаться, что ты владеешь ситуацией, особенно если на самом деле это не так. Затем Дафна села на пол у циновки.
Женщина схватила ее за руку и скороговоркой выпалила какой-то вопрос.
— Э… простите, я не понимаю, — ответила Дафна.
Женщина опять что-то сказала и вцепилась в руку Дафны так, что кожа побелела.
— Я не знаю, что делать… ох, лишь бы обошлось…
Гробик, совсем маленький, на крышке большого гроба. И захочешь — не забудешь. Она хотела заглянуть внутрь, но ей не позволили, и не стали слушать, и не дали объяснить. Мужчины пришли посидеть с отцом, и в доме всю ночь было полно народу, а никакого нового братика или сестрички не было, и это была не единственная потеря в ее мире… И она всю ночь сидела на верхней площадке лестницы, рядом с гробами, хотела что-то сделать и не решалась, и так жалела бедного маленького мальчика, плачущего в одиночестве.
Женщина выгнулась дугой и что-то крикнула. Стоп, кажется, нужно петь. Они так сказали. Песня, чтобы приветствовать ребенка. Что за песня? Откуда ей, Дафне, знать нужную?
А может быть, и неважно, что за песня. Главное, чтобы она звала ребенка в мир, чтобы приветствовала его дух, чтобы ребенок захотел родиться. Да, похоже, это именно так, но откуда вдруг у Дафны взялась такая уверенность? И в голове у нее всплыла песня, очень старая — Дафна знала ее, сколько себя помнила. Эту песню пела ей мама, когда мама еще была.
Дафна склонилась над женщиной, тщательно прокашлялась и запела:
— Ты мигай, звезда ночная! Где ты, кто ты — я не знаю… [8]
Женщина удивленно взглянула на нее и расслабилась.
— Высоко ты надо мной, как алмаз во тьме ночной, — выпевали губы Дафны, а мозг в это время думал: «У нее много молока, она легко прокормит двоих — надо сказать, чтобы другую женщину и младенца тоже принесли сюда». За этой мыслью последовала другая: «Неужели это я сама только что подумала? Но я даже не знаю, как родятся дети! Надеюсь, крови не будет… Не выношу вида крови…»
Только солнышко зайдет,
Тьма на землю упадет,
Ты появишься, сияя.
Так мигай, звезда ночная!
Тот, кто ночь в пути проводит,
Знаю, глаз с тебя не сводит…
Кажется, что-то началось. Дафна осторожно отодвинула юбку женщины. О, так вот, оказывается, как это происходит. Боже мой. Я не знаю, что делать! И тут возникла другая мысль, словно выскочив из засады: «Вот что ты должна сделать…»
Мужчины ждали снаружи, у входа в Женскую деревню. Они чувствовали себя лишними, ненужными, как и положено в таких обстоятельствах.
Мау наконец запомнил, как их зовут. Милота-дан (старший брат, большой, на голову и плечи выше любого человека, которого Мау когда-либо видел) и Пилу-си (маленький, торопливый, почти все время улыбается).
Оказалось, что Пилу болтает за двоих:
Мы как-то раз полгода плавали на лодке брючников, доплыли однажды до большущей деревни, она называется Порт-Мерсия. Весело было! Мы видели большие дома из камня, и у брючников есть мясо, которое называется говядина, и мы научились говорить на их языке, а потом они завезли нас обратно домой, дали нам большие стальные ножи, иголки и трехногий котел…
— Тихо. — Мило поднял руку. — Она поет! По-брючниковски! Пилу, давай переводи, ты лучше всех знаешь их язык!
Мау подался вперед.
— О чем эта песня?
— Слушай, нас учили тянуть веревки и таскать тяжести, а не песни разбирать, — жалобно сказал Пилу.
— Но ты же сказал, что выучил их язык!
— Я могу кое-как объясниться! А эта песня очень сложная! Мм…
— Брат, это ведь важно! — сказал Мило. — Это первое в жизни, что услышит мой сын!
— Тихо! Кажется, она поет про… звезды, — сказал Пилу, скрючившись в мучительном напряжении мысли.
— Звезды — это хорошо, — сказал Мило, одобрительно оглядываясь по сторонам.
— Она говорит, что дитя…
— Сын, — твердо сказал Мило. — Это будет мальчик.
— Э… да, конечно. Он будет… да, он будет, как путеводная звезда, вести людей в темноте. Он будет мигать, но я не знаю, что это значит.
Они посмотрели вверх, в рассветное небо. Последняя звезда посмотрела на них и замигала на совершенно непонятном языке.
— Он поведет людей? — спросил Пилу. — Откуда она знает? Это очень сильная песня!
— Я думаю, она все сочиняет! — отрезал Атаба.
— Да ну? — надвинулся на него Мило. — Ты точно знаешь, что мой сын не будет великим вождем?
— Ну, не то чтобы, но…
— Стойте, стойте, — сказал Пилу. — Кажется… он будет искать значение звезд, я в этом почти уверен. И… ты видишь, я стараюсь, но это нелегко… из-за того, что он будет стараться это узнать, люди не останутся… в темноте. — И добавил: — Это было непросто, знаешь ли! У меня теперь голова болит! Это работа Для жреца!
— Тихо, — сказал Мау. — Я, кажется, что-то слышал…
Они замолчали, а младенец завопил снова.
— Мой сын! — воскликнул Мило, а остальные разразились приветственными криками. — И он будет великим воином!
— Э… я не уверен, что это значило… — начал Пилу.
— Ну, во всяком случае, великим вождем, — отмахнулся Мило. — Говорят же, что родильная песня — пророчество. Такие слова в такое время… да, они вещие, я не сомневаюсь.
— А у брючников есть боги? — спросил Мау.
— По временам. Когда они про них вспоминают… Эй, вон она идет!
У камней, отмечающих вход в Женскую деревню, появился силуэт призрачной девочки.
— Мистер Пилу, скажите своему брату, что у него родился сын. Его жена чувствует себя хорошо. Она уснула.
Эта новость была передана с радостным воплем, который несложно перевести.
— И мы его назвать Мигай? — спросил Мило на ломаном английском.