- Оставьте мне копию - я позабочусь об издателе для вас.
Эрнст радостно зашагал домой, с благодарностью думая о певице, косвенно подвигнувшей его на это сочинение.
Ойген ежедневно рассказывал что-нибудь новенькое о Ланне Райнер - чаще всего главной темой этих сообщений были капризы певицы. Ойген страстно завидовал своему другу, удостоившемуся чести танцевать с примадонной, и каждый день называл его глупцом за то, что Эрнст не воспользовался этим случаем.
В конце концов Эрнсти сам почти уверовал в собственную глупость.
Как-то утром Ойген забежал к нему и поведал, что Райнер отвергла предложение руки и сердца, сделанное богатейшим банкиром, обосновав свой отказ тем, что тот чересчур богат.
Эрнст пришел в шаловливое настроение. Он весело повязал на шею платок василькового цвета и заявил:
- Пойду прогуляюсь немного на природе. Разлягусь на газоне в парке и помечтаю, даже рискуя попасть в поле зрения стража закона, а уж он-то немедленно потребует уплатить штраф за нарушение правил. Пойдешь со мной?
- Боже мой, Эрнст, что это тебе вдруг вздумалось? Лучше пойдем в кафе. Там сейчас такие девочки!
- Даже подумать страшно! Зато как мило - нежиться на зеленой травке и смотреть, как по небу плывут облака.
- Экая скучища! Нет уж, пошли в кафе!
- Ничего не могу с собой поделать.
- Тогда до свидания! Вечером увидимся в Опере.
Эрнст прогулочной походкой направился к парку. Найдя укромное местечко, он лег на траву и предался мечтам.
Что поделывают сейчас его друзья в далеком Оснабрюке? Приобрел ли Фриц новых друзей? А Элизабет? Миньона… Его Миньона. Фрид и Паульхен… Как они далеко. Они дома…
Глаза его сами собой закрылись.
Над ним в ветвях дерева защебетал зяблик. Эрнст встрепенулся. Оказалось, он и в самом деле уснул. И как хорошо поспал! Но что это? Явь или все еще сон? Не она ли идет сюда? Да, это она - Ланна Райнер. Причем одна.
Он вскочил и вернулся на аллею. Певица уже заметила его. Эрнст был смущен - ситуация, что ни говори, необычная. Он не знал, что делать, и хотел было отступить, но какая-то невидимая рука словно насильно тащила его вперед. Эрнст решил отдаться на волю случая и продолжал идти, пока не увидел вблизи ее лицо, ее взгляд. Ланна Райнер ласково глядела на него и улыбалась! В самом деле - улыбалась! Кровь хлынула ему в сердце, он быстро сделал несколько шагов, отделявших его от певицы, молча взял ее руку в свои и поцеловал. Когда Эрнст, зардевшись от волнения, поднял на нее глаза, Ланна Райнер ответила ему весьма дружеским взглядом и спросила тем глубоким голосом, которым он так часто восхищался в театре:
- Мечтали?
- Да. О молодости и о прощании с летом.
- Неужели вы это всерьез? О прощании…
- И прощание может быть прекрасным.
- Но болезненным.
- Порой боль тоже прекрасна.
Ока задумчиво взглянула на него:
- Мне кажется, будто кто-то другой говорит вашими устами.
Эрнст представился.
- Значит, вы любите страдания, господин Винтер?
- О нет, я люблю счастье! Светлое, прекрасное счастье! И я его добьюсь!
- Это вы хорошо сказали. - Она пристально заглянула ему в глаза. - Наконец-то я слышу слова, непохожие на декадентское нытье современной молодежи. Сдается мне, я откуда-то вас знаю.
- Однажды мне довелось танцевать с вами.
- Нет, еще раньше.
Эрнст улыбнулся:
- По Оснабрюку?
Ланна Райнер удивленно подняла брови: почему вдруг Оснабрюк?
- Я видел вас там. Мой друг поздоровался с вами.
Она вопросительно взглянула на него.
- Фриц Шрамм.
- Теперь вспомнила, - заторопилась певица, - ваш портрет висел у него в мастерской. Значит, вы его друг. Он много рассказывал о вас. Ваш друг - по-настоящему благородный человек. Вы его, наверное, очень любите?
- Я готов умереть за него.
Ланна внимательно посмотрела на Эрнста, его лицо сразу посерьезнело при этих словах. Она поверила, и ее как током пронзило мгновенное потрясение. Ведь этот юноша еще так молод!
- А он? - спросила певица.
- Он тоже - за меня.
У Эрнста пропала охота говорить, но он заставил себя вернуться к непринужденному тону беседы.
- Я часто слушал вас в Опере, сударыня. Это было прекрасно.
Ланна улыбнулась:
- До сих пор вроде все было в порядке. А вам не следовало бы делать мне комплименты. Предоставьте это лысым господам во фраках. Фриц Шрамм тоже не опускался до лести. Я любила бывать у него. Вы ведь студент, не правда ли? И занимаетесь музыкой, да? Чем именно?
- Композиция, дирижерское мастерство и рояль.
- Ага, значит, собираетесь стать капельмейстером?
- Еще не знаю. Если взбредет в голову, могу стать каменотесом или пастухом. Мне в общем-то безразлично, кем я стану. Главное, чтобы это приносило мне хоть какое-то удовлетворение.
- Хоть какое-то?
- Да. Потому что полного удовлетворения не приносит ничто.
- Ничто?
- Ничто! Всегда какой-то голос внутри зовет: «Иди дальше… дальше…»
- Но ведь есть же и вершины - высшие точки.
- Я пока не нашел ни одной. Кабы только знать - где они!- Вы еще молоды…
- Я прошел уже много кругов. И нигде не нашел удовлетворения.
- Вероятно, умственного.Но разве все непременно должно быть разъедено разумом?
- А в чем же спасение? В чувстве?
- Да, в чувстве. - Ланна Райнер улыбнулась.
- Итак, высшая точка чувства - это…
- Это?…
- Любовь?
- Да.
- Любовь, - Эрнст скорчил насмешливую мину. - У меня есть приятель, который определяет любовь как смесь завышенного самомнения и оскорбленного или, наоборот, польщенного тщеславия.
- Подчас вокруг этого понятия и впрямь слишком много суеты, - сказала Ланна Райнер, горько скривив губы. - И тем не менее. Возьмите хотя бы сегодняшний день. Один человек - здоровый и жизнерадостный - скажет: «О, какой прекрасный день!» Другой - больной и изможденный - вздохнет: «О, это день таких страданий!» А ведь день-то один и тот же. Все зависит от того, как мы на него смотрим. И так всегда и во всем. Что сказал бы ваш приятель о настоящем чувстве?
Эрнст залился краской.
- О, простите! Я говорил вещи, противоречащие моим убеждениям. То есть у меня как бы два мнения. Одно я бы назвал фривольной поверхностью моей внешней натуры, другое - подлинной глубиной моей второй натуры, так сказать, моей пранатуры. А она говорит: «Любовь - это опьянение и молитва! Свет и благодать! Чудо на голубых высотах! Золотой Грааль! Всепримирение!»