— А сколько, по вашим прикидкам, может весить наряд светской леди, которая носит платье с кринолином?
— Конечно, у нее больше предметов одежды, чем у меня. Предполагаю, что десять фунтов.
— Нет.
— Пятнадцать?
— Нет.
— Двадцать? Уж никак не больше двадцати пяти!
— Тридцать семь фунтов.
Беккер был настолько поражен, что не смог ничего сказать.
— Обручи, на которые натягивается нижняя часть платья, делают из тяжелого китового уса, — объяснила Эмили. — Новые модели будут изготавливать из металла, то есть они станут еще тяжелее. Обручи покрывают несколькими слоями ткани, а снаружи они отделаны оборками из двадцати ярдов сатина. Представляете, каково это — таскать на себе целый день двадцать ярдов сатина? Но поскольку, естественно, платье с кринолином колышется, возникает опасность, что женские ноги окажутся на виду, так что приходится надевать еще и толстое нижнее белье. В то же время необходимо, чтобы и выше талии платье состояло из такого же количества слоев ткани, иначе верхняя и нижняя части будут казаться непропорциональными. Если бы вам пришлось носить на себе лишних тридцать семь фунтов во время дежурства, думаю, вы бы устали.
— Я только подумал об этом — и уже устал.
— Какой у вас размер талии, констебль Беккер?
К этому моменту констебля было уже ничем не пронять.
— Тридцать шесть.
— Какой-то идиот решил, что оптимальный размер талии для женщины составляет восемнадцать дюймов. Чтобы этого добиться, нужно носить жесткий корсет с очень тугой шнуровкой. Я лично отказываюсь подвергаться такой пытке. Прибавьте к этому необходимость таскать на себе тридцать семь фунтов платья, и поймете: нет ничего удивительного, что многие женщины, бывает, теряют сознание. И они еще косо смотрят на меня, хотя я, в отличие от них, могу свободно двигаться и дышать. Почему вы улыбаетесь, констебль Беккер?
— Если вы простите мне мою дерзость…
— Ну, я же веду себя дерзко, так что не вижу причины, почему и вам не вести себя так же.
— Мне очень нравится, как вы говорите.
— Ешьте картофель, констебль Беккер.
Чего не знал констебль, равно как не знали и начальник тюрьмы, и остроносый надзиратель, и Райан, это того, что у Эмили с отцом имелся один секрет.
После того как Эмили приготовила скромную тюремную постель, она пожелала отцу спокойной ночи, крепко прижала к себе и долго не отпускала. В это время девушка прошептала что-то ему на ухо, потом отстранилась и срывающимся голосом произнесла:
— Постарайся как следует отдохнуть. Утром я к тебе приду.
А прошептала Эмили — причем настолько тихо, что Де Квинси едва-едва смог расслышать, — следующее: «Отец, я захватила ее в парке. Это все, что я могла сделать».
И Эмили свободной рукой, которую не мог видеть ни один из четырех находившихся в камере мужчин, опустила какой-то предмет в карман пальто отца.
Он скрыл удивление и спокойно попрощался с дочерью.
Де Квинси слышал, как запирается дверь, как удаляется по коридору гулкое эхо шагов. Он ждал, не осмеливаясь немедленно достать загадочный подарок Эмили. Существовала вероятность, что хитрый надзиратель притаился за дверью и подглядывает за заключенным в глазок.
Как-то Де Квинси довелось провести день в тюрьме для нищих, и он едва перенес это испытание. А ведь там камера была большего размера, плюс ему разрешили взять с собой книги. Здесь же его ожидало только отчаяние.
Находившиеся в камере стол и стул, а также койка и деревянный ящик на стене занимали значительную часть и без того ограниченного пространства. Два шага в любом направлении — и он оказывался у стенки. Маленькое зарешеченное окошко служило единственным источником света. По мере того как за закопченным стеклом сгущался туман и становилось темнее, камера казалась все меньше.
Де Квинси стал вспоминать, что сорок три года назад в камере, очень похожей на эту, обнаружили мертвым Джона Уильямса. Он был уверен: решимость убийцы повторить зверские преступления сорокатрехлетней давности неизбежно приведет его к мысли скопировать и другие события тех дней. В частности, Де Квинси не сомневался: убийца постарается устроить так, чтобы подозреваемый в совершении нынешних убийств умер в своей камере — точно так же, как умер в этой самой тюрьме Уильямс. Подкрепляла эту уверенность безусловная одержимость убийцы сочинениями Де Квинси.
«Он придет за мной. Я сказал начальнику тюрьмы истинную правду: гораздо легче проникнуть в это заведение, нежели выбраться из него. И сегодня вечером или ночью он попытается убить меня тем же способом, каким был умерщвлен Джон Уильямс. Но как мне защитить себя, находясь в этой каморке? В таком крохотном помещении мне еще, пожалуй, не доводилось бывать».
В несколько шагов Де Квинси достиг двери. В коридоре царила тишина, и он долго стоял, прислушиваясь, пытаясь определить, нет ли кого за дверью и не глядит ли кто в глазок. Наконец он подергал дверь и убедился, что она и в самом деле заперта.
Только тогда он решился вытащить таинственный предмет, который ему с соблюдением всех предосторожностей сунула в карман дочь.
Это оказалась железная ложка. Из тех, что дали проституткам, которые издевались над ним в Воксхолл-Гарденс, чтобы они размешали чай. Полицейские тогда принесли чай и для Эмили. Она уже знала, что инспектор Райан намеревается его арестовать. Бедная девочка! Какие же тяжелые думы ей пришлось передумать, как же внимательно нужно было смотреть по сторонам, чтобы никто не заметил, как она крадет чайную ложку.
Для каких конкретных целей принесла она ложку — другой вопрос. Как она сказала? «Это все, что я могла сделать». Что ж, все лучше, чем ничего.
Де Квинси напрягся, когда услышал звук отпираемой двери в конце коридора. Шаги сопровождались звуком лязгающих при соприкосновении друг с другом предметов. Вскоре он понял, что это звенят миски; одну из них просунули в щель в двери его камеры.
Через щель и глазок он видел желтое пламя газовых ламп, установленных в коридоре. При этом крайне скудном освещении Де Квинси с трудом разглядел, что в миске в бульоне плавает неочищенная вареная картошка.
Бедственное положение, в котором он оказался, заставило желудок Де Квинси страдать сильнее обычного, но он понимал, что может не пережить эту ночь, если не попытается укрепить силы. Он взял миску, отнес на еле видимый в темноте стол, сел на стул и прислушался к доносящимся из коридора звукам; надзиратели раздавали ужин остальным заключенным.
Он дождался, когда шум стих и дверь, ведущая наружу, была снова заперта.
Де Квинси не удивился отсутствию столовых приборов, но — спасибо Эмили! — у него была ложка. Правда, он подозревал, что дочь передала ему этот предмет для иных целей. Заботясь о своей слабой пищеварительной системе, он начал с того, что очистил картофелину. Потом в нерешительности поднес кусочек ко рту. Попробовал положить его в рот и пожевать. И у него получилось. Однако желудок яростно запротестовал, он буквально разрывался от боли и отсутствия лауданума. В конце концов он сдался и положил кусок обратно в миску.