– Что было признано ее причиной, мисс Уорлингэм?
– Стивен сказал, что это был апоплексический удар, – холодно сказала Селеста. – Но, конечно, это только его утверждение.
– Кто нашел тело? – продолжал нажимать Питт, хотя уже знал это.
– Клеменси. – Селеста вдруг широко раскрыла глаза. – Неужели вы думаете, что это Стивен его убил, а когда понял, что Клеменси про это узнала, то убил и ее? А потом и бедного мистера Линдси… Боже мой! – Она конвульсивно содрогнулась. – Как это ужасно, какое это чудовищное преступление! Всё, ноги его больше не будет в нашем доме! Никогда!
– Конечно, никогда, дорогая. – Анжелина шумно всхлипнула. – Мистер Питт арестует его, и его посадят в тюрьму.
– Повесят, – мрачно поправила ее Селеста.
– Ох, боже мой! – Анжелина пришла в ужас. – Как ужасно! Слава богу, папа не дожил до этого! Чтобы кого-то из нашей семьи повесили… – Она начала плакать, плечи ее опустились, тело скрючилось; она была напугана и совершенно несчастна.
– Стивен Шоу не из нашей семьи! – резко провозгласила Селеста. – Он не Уорлингэм и никогда им не был! Это несчастная судьба Клеменси, что она вышла за него и стала миссис Шоу. А он не из нашей семьи!
– Все равно, это просто ужасно… Никогда с нами не происходило таких постыдных событий, даже близко ничего подобного не было! – протестующе воскликнула Анжелина. – Имя Уорлингэмов всегда было синонимом чести и достоинства самого высшего порядка! Ты только представь себе, что чувствовал бы бедный папа, если бы хоть малейшая тень бесчестья пала на его имя! Он никогда за всю свою жизнь не совершал ничего такого, что могло бы заслужить такое название. А теперь его сын убит – а его внучка тоже, и ее муж будет повешен! Он бы умер от стыда!
Питт дал ей высказаться, потому что ему было любопытно, как легко и полностью обе они приняли мысль, что Шоу преступник. А теперь ему предстояло довести до их сведения, что это только одна из возможностей.
– Пока что нет никакой необходимости так расстраиваться, мисс Уорлингэм. Смерть вашего брата вполне могла произойти в результате апоплексии, именно так, как заявил доктор Шоу, и мы пока еще вовсе не уверены, что он в чем-то виновен. Кроме того, это может не иметь никакого отношения к деньгам. Вполне может оказаться, что все дело в каком-то случае из его врачебной практики, который, как он понял, был связан с преступлением или же с некоей болезнью, которую страдавший ею хотел скрыть, и поэтому пошел на убийство.
Анжелина резко подняла голову и посмотрела на него.
– Вы хотите сказать, это было чье-то безумие? Сумасшествие? Кто-то сошел с ума и Стивен знает об этом? Тогда почему он ничего про это не говорит? Таких надо запирать в Бедламе [17] , вместе с прочими безумцами. Им нельзя позволять свободно расхаживать по городу, где они могут устраивать пожары и живьем жечь людей!
Питт открыл рот, желая объяснить ей, что этот человек, возможно, только полагал, что Шоу известна его тайна. Но потом, убедившись, что Анжелина полностью поддалась приступу истерии, а Селеста тем временем напряженно и пристально смотрит на него, решил, что это будет пустая трата времени.
– Это только одна из возможностей, – ровным тоном сказал инспектор. – Могло также случиться, что чья-то смерть оказалась неестественной, а доктор Шоу знал об этом или подозревал такое. Может быть и много разных других мотивов, о которых мы пока что ничего не знаем.
– Вы меня пугаете, – слабым, дрожащим голосом произнесла Анжелина. – И я совсем запуталась. Так убил Стивен кого-то или нет?
– Никто этого не знает, – ответила ей Селеста. – Это дело полиции – разобраться и все выяснить.
Томас задал им еще несколько вопросов, не в лоб, не напрямую, касающихся Шоу и Теофилиуса, но не узнал ничего нового.
Когда они вышли на улицу, оказалось, что небо расчистилось, а ветер стал еще более холодным. Питт и Мёрдо в молчании шагали рядом, пока не добрались до дома, где Олифант снимал меблированную комнату, и наконец нашли доктора Шоу, который сидел в общей гостиной у камина и писал что-то, разложив бумаги на бюро с убирающейся крышкой. Он выглядел усталым, под глазами темнели синяки; лицо было настолько бледно, что скорее напоминало бумагу. Плечи были печально опущены, а его обычный энергический нервный подъем сменился напряжением и подрагиванием пальцев.
– Нет никакого смысла расспрашивать меня, кого я лечил и от какого заболевания, – коротко бросил он, как только увидел Питта. – Даже если бы мне было известно о какой-то болезни, которая могла бы вынудить кого-то меня убить, ничего такого, несомненно, не было, чтобы кто-то пожелал убить бедного Эймоса. Кроме того, я уверен, что он погиб только потому, что я находился в его доме. – Тут его голос сорвался, ему стало трудно говорить. – Сначала Клеменси, а теперь еще и Эймос… Да, полагаю, что вы правы: если бы я действительно знал, кто это сделал, то и сам предпринял бы в этой связи какие-то меры. Не знаю, какие именно. Возможно, не сообщил бы вам, но что-то непременно сделал бы.
Питт сел в ближайшее к нему кресло, хотя его и не приглашали, а Мёрдо остался стоять возле двери, никем не замеченный.
– Подумайте хорошенько, доктор Шоу, – тихо и спокойно сказал инспектор, глядя на измотанного и утомленного врача, сидящего напротив, и ненавидя себя за то, что напоминает тому о его месте и роли в разыгравшейся трагедии. – Пожалуйста, подумайте и вспомните, о чем вы говорили, что обсуждали с Эймосом Линдси, пока находились в его доме. Весьма возможно, что вам был известен некий факт, который, если бы вы понимали его значение, дал возможность понять, кто совершил первый поджог.
Шоу поднял взгляд, и в его глазах – впервые за все то время, что прошло с их прихода, – вспыхнул огонек заинтересованности.
– И вы полагаете, что Эймос, возможно, понял это его значение? И убийца узнал об этом?
– Вполне возможно, – осторожно ответил Питт. – Вы ведь хорошо его знали, не правда ли? Может, он был человек такого сорта, который вполне мог отправиться к ним сам – возможно, в поисках подтверждения?
Глаза Шоу внезапно наполнились слезами, и он отвернулся. Голос его звучал глухо от переполнявших его чувств.
– Да, – ответил он так тихо, что Питт едва его расслышал. – Да, он был из таких. И, боже сохрани, я не имею ни малейшего понятия, с кем он виделся и куда ходил, пока я был там. Я был настолько поглощен собственным горем и злостью, что вообще ничего не видел вокруг. И вопросов никаких не задавал.
– Тогда подумайте еще раз, сейчас. – Томас поднялся на ноги, движимый более желанием не ковыряться и дальше в явно еще не зажившей ране, нежели неким безличным любопытством, которое диктовала ему его профессия. – И если что-то вспомните, все, что угодно, немедленно сообщите мне. И никому больше.