Я собирался оставаться здесь, пока не удостоверюсь, что охотник двинулся дальше. В пещере пахло известняком и прелыми листьями, которые нападали через дыру в потолке. Если бы я страдал клаустрофобией, то не смог бы пробыть здесь и минуты.
В тот момент я не мог представить себе, что очень скоро у меня не останется иного выхода, кроме как покинуть эту гору под покровом ночи и отправиться в далекое путешествие, пережить многочисленные покушения и добраться до большого города, где меня ждала тайная жизнь глубоко под его бурлящими улицами, в тоннелях ливневой канализации и подземки. Не знал я и того, что однажды зимой, много лет спустя, глубокой ночью, я окажусь в центральной библиотеке, в это время всегда пустующей, и встречу девушку под фонарем у собрания сочинений Чарльза Диккенса, и мой мир перевернется так же, как ее мир и ваш.
Несколько минут спустя, скрючившись в темноте между двумя узкими колоннами света, я услышал какие-то звуки. Подумал, что барсук – продукт моего воображения – обрел плоть и теперь ползет по тоннелю, который только что миновал я. Длинные когти передних лап барсука превращали его в опасного противника. Но тут же осознал, что звуки доносятся сверху, попадают в пещеру вместе с солнечным светом. Шуршание подошв по камню, лязг, постукивание. Мужчина откашлялся, очень близко.
Если бы он не увидел меня мельком, а сумел разглядеть, то или искал бы более агрессивно, или решил покинуть этот странный лес, где обитало такое чудище, как я. Вместо этого он, похоже, собрался немного передохнуть, прежде чем продолжить поиски, и из этого следовало, что хорошенько он меня не рассмотрел.
Чем я мог быть, как сумел попасть в этот мир посредством мужчины и женщины, я не знал и думал, что никогда не узнаю. Многое в этом мире прекрасно, и гораздо больше просто приятно глазу, но и мерзкое тем не менее создано из того же материала, что и все остальное, и является составной частью общей картины. Если на то пошло, при ближайшем рассмотрении отвратительный паук по-своему ювелирная работа, достойная уважения и даже восхищения, и стервятник с его блестящими черными перьями, и ядовитая змея с ее покрытой блестками чешуей.
Одно лишь вроде предполагало, что и я могу предложить миру толику прекрасного: мое сердце, всегда свободное от горечи и злости. Я боялся, но не испытывал ненависти. Я трепетал от ужаса, но не судил. Я любил и хотел, чтобы любили меня. И несмотря на жизнь в жестких рамках, несмотря на угрозы, которые и вносили все эти ограничения, я всегда чувствовал себя необычайно счастливым. В мире, где так широко распространялись горе и страдания, где иногда темнота накрывала цивилизацию чуть ли не с головой, возможно, способность ощущать счастье и надежду несла в себе красоту, становилась лучиком света в царстве тьмы.
Затаившись в темной пещере, я задавался вопросами об охотнике, которого отделяли от меня несколько футов камня. Я ничего не знал о его жизни, он представлялся мне более загадочным, чем лев в вельде или полярный медведь на арктическом льду. Маленький горный луг, на котором стоял наш дом, находился так далеко от ближайшего соседа, в такой глуши, что люди никогда не подходили к нему так близко. Представлялось маловероятным, чтобы этот человек намеревался убить оленя, а потом многие мили тащить его на себе к своему автомобилю. Тревожная мысль пришла мне в голову: а может, охотник просто любил убивать, а в мясе совсем и не нуждался. Если бы пристрелил самца, взял бы только рога, если бы самку – уши и хвост. Или убил бы и не взял ничего, кроме воспоминаний об убийстве. В этом случае получалось, что я впервые в жизни оказался в непосредственной близости от истинного зла.
Я узнал запах табачного дыма, потому что моя мать постоянно курила «Мальборо». Несколькими мгновениями позже дым пошел через больший из вертикальных каналов, то есть охотник сидел рядом с ним. Сизые щупальца извивались, напоминая призраков, искавших обратный путь в мир живых. Охотник насвистывал незнакомую мне мелодию, иногда делал паузу на очередную затяжку.
Помимо моей матери, он был первым увиденным мною человеком. Я сидел в темноте, перепуганный, но и заинтригованный ничуть не меньше астронавта, который впервые сталкивается с жизнью, рожденной под другой звездой. Его посвист, откашливание, несколько невнятных слов, звуки, вызванные перемещением по камню, разжигали мое желание увидеть его поближе, получше разглядеть его руку или красную куртку, потому что мне виделось в нем что-то магическое, пусть он и был человеком, а не инопланетянином. Наконец я убедил себя, что он сидит совсем близко к вертикальному каналу и я смогу увидеть какую-то его часть, хотя бы ботинок.
Бесшумно я подкрался к самому большому из каналов, выглянул наружу, и не зря: увидел кисть руки охотника менее чем в трех футах от себя. Она лежала на камне с сигаретой между пальцами. Большая кисть, натруженная, предполагавшая, что мужчина сильный, а на тыльной стороне топорщились жесткие рыжеватые волоски, напоминающие тонкие медные проволочки.
Дым, который втягивало в канал сквозняком, обдувал мое лицо, но я не опасался, что могу закашляться или чихнуть, потому что привык к курению матери, когда мы сидели в гостиной, она со своей книгой, а я – со своей. С шести лет я читал постоянно, причем не только детские книги, и эту страсть к чтению я унаследовал от матери. Она практически всегда сидела ко мне спиной, чтобы даже случайно не увидеть моих глаз, которые вгоняли ее в отчаяние и зачастую вызывали дикую ярость, но иногда дым от сигареты добирался до моего лица и ощупывал его, словно доказывая себе реальность моего существования.
На глыбе надо мной охотник вновь чуть сменил позу. Его кисть исчезла, он наклонился вперед, уже бубнил, а не насвистывал мелодию, и я увидел часть его лица, но под углом, который, конечно же, искажал пропорции: тяжелую челюсть, уголок рта, кончик носа. Появилась часть сигареты, но не рука, которая держала ее, он затянулся, а потом выпустил дым кольцом, что меня поразило. Сизое колечко зависло в воздухе, словно намеревалось оставаться в таком положении, но потом сквозняк разорвал его, утянул вниз и протащил по моему поднятому вверх лицу.
Охотник выдул еще одно кольцо, намеренно, само собой, потому что случайно дважды так не сделать, и второе кольцо получилось даже лучше первого. Хотя этот фокус зачаровал меня, я точно знал, что при этом не издал ни звука.
Но внезапно он повернул голову и посмотрел вниз, а поскольку не закрывал собой солнца, то увидел мой глаз, один из двух моих удивительных глаз, тремя футами ниже, разглядывающий его из толщи камня. В его синем глазу – второй находился вне поля моего зрения – отразился шок, а потом дикие ярость, ненависть и ужас. И я понял, хотя раньше сомневался, что история матери о повитухе – чистая правда.
Дрожа всем телом, испуганный, как никогда раньше, я отпрянул в темноту, прижался спиной к стене, радуясь тому, что тоннель, ведущий в пещеру, слишком мал, чтобы охотник мог по нему пролезть.
Грохот выстрела из карабина и эхо, отразившееся от стен пещеры, раздались столь неожиданно, что я вскрикнул от изумления и ужаса. Услышал, как пуля рикошетила от стен – пин, пин, пин, – и уже смирился с тем, что умру здесь, но она растратила всю энергию, не найдя меня. Охотник еще глубже засунул ствол карабина в канал и выстрелил вновь. В ушах зазвенело от грома выстрела, треска камня и визга пули.