— Ты не должна так говорить, — пробормотал я наконец. — Я думаю, что мы, пожалуй, сначала спросим об этом врача.
— Мы никого и никогда больше не будем ни о чем спрашивать. — Она тряхнула своей прекрасной маленькой головкой, на меня глядели любимые глаза. — Я не хочу больше ни о чем узнавать. Теперь я хочу быть только счастливой.
* * *
Вечером в коридорах санатория была суета; все шушукались, бегали взад и вперед. Пришел Антонио и передал приглашение. Должна была состояться вечеринка в комнате одного русского.
— Ты считаешь удобным, что я так запросто пойду с тобой? — спросил я.
— Почему же нет? — возразила Пат.
— Здесь принято многое, что в иных местах неприемлемо, — сказал, улыбаясь, Антонио.
Русский был пожилым человеком со смуглым лицом. Он занимал две комнаты, устланные коврами. На сундуке стояли бутылки с водкой. В комнатах был полумрак. Горели только свечи. Среди гостей была очень красивая молодая испанка. Оказывается, праздновали день ее рождения. Очень своеобразное настроение царило в этих озаренных мерцающим светом комнатах. Полумраком и необычным побратимством собравшихся здесь людей, которых соединила одна судьба, они напоминали фронтовой блиндаж.
— Что бы вы хотели выпить? — спросил меня русский. Его глубокий, густой голос звучал очень тепло.
— Всё, что предложите.
Он принес бутылку коньяка и графин с водкой.
— Вы здоровы? — спросил он.
— Да, — ответил я смущенно.
Он протянул мне папиросы. Мы выпили.
— Вам, конечно, многое здесь кажется странным? — спросил он.
— Не очень, — ответил я. — Я не привык к нормальной жизни.
— Да, — сказал он и посмотрел сумеречным взглядом на испанку. — Здесь у нас в горах особый мир. Он изменяет людей.
Я кивнул.
— И болезнь особая, — добавил он задумчиво. — От нее острее чувствуешь жизнь. И иногда люди становятся лучше, чем были. Мистическая болезнь. Она растопляет и смывает шлаки.
Он поднялся, кивнул мне и подошел к испанке, улыбавшейся ему.
— Восторженный болтун, не правда ли? — спросил кто-то позади меня.
Лицо без подбородка. Шишковатый лоб. Беспокойные лихорадочные глаза.
— Я здесь в гостях, — ответил я. — А вы разве не гость?
— Вот так он и ловит женщин, — продолжал тот, не слушая. — Да, так он их и ловит. Так и эту малютку поймал.
Я не отвечал.
— Кто это? — спросил я Пат, когда он отошел.
— Музыкант. Скрипач. Он безнадежно влюблен в испанку. Самозабвенно, как все здесь влюбляются. Не она не хочет знать о нем. Она любит русского.
— Так бы и я поступил на ее месте.
Пат засмеялась.
— По-моему, в этого парня можно влюбиться, — сказал я. — Разве ты не находишь? — Нет, — отвечала она.
— Ты здесь не влюбилась?
— Не очень.
— Мне бы это было совершенно безразлично, — сказал я.
— Замечательное признание. — Пат выпрямилась. — Уж это никак не должно быть тебе безразлично.
— Да я не в таком смысле. Я даже не могу тебе толком объяснить, как я это понимаю. Не могу хотя бы потому, что я всё еще не знаю, что ты нашла во мне.
— Пусть уж это будет моей заботой, — ответила она.
— А ты это знаешь?
— Не совсем, — ответила она, улыбаясь. — Иначе это не было бы любовью.
Бутылки, которые принес русский, остались здесь. Я осушил несколько рюмок подряд. Всё вокруг угнетало меня. Неприятно было видеть Пат среди этих больных людей.
— Тебе здесь не нравится? — спросила она.
— Не очень. Мне еще нужно привыкнуть.
— Бедняжка мой, милый… — Она погладила мою руку.
— Я не бедняжка, когда ты рядом.
— Разве Рита не прекрасна?
— Нет, — сказал я. — Ты прекрасней.
Молодая испанка держала на коленях гитару. Она взяла несколько аккордов. Потом она запела, и казалось, будто над нами парит темная птица. Она пела испанские песни, негромко, сипловатым, ломким голосом больной. И не знаю отчего: то ли от чужих меланхолических напевов, то ли от потрясающего сумеречного голоса девушки, то ли от теней людей, сидевших в креслах и просто на полу, то ли от большого склоненного смуглого лица русского, — но мне внезапно показалось, что всё это лишь рыдающее тихое заклинание судьбы, которая стоит там, позади занавешенных окон, стоит и ждет; что это мольба, крик ужаса, ужаса, возникшего в одиноком противостоянии безмолвно разъедающим силам небытия.
* * *
На следующее утро Пат была веселой и озорной. Она всё возилась со своими платьями.
— Слишком широким стало, слишком широким, — бормотала она, оглядывая себя в зеркале. Потом повернулась ко мне: — Ты взял с собой смокинг, милый?
— Нет, — сказал я. — Не знал. что он здесь может понадобиться.
— Тогда сходи к Антонио. Он тебе одолжит. У вас с ним одинаковые фигуры.
— Он может быть ему самому нужен.
— Он наденет фрак. — Она закалывала складку. — А потом пойди пройдись на лыжах. Мне нужно повозиться здесь. В твоем присутствии я не могу.
— Как быть с этим Антонио, — сказал я. — Ведь я же попросту граблю его. Что бы мы делали без него?
— Он добрый паренек, не правда ли?
— Да, — ответил я. — Это самое подходящее определение для него — он добрый паренек.
— Я не знаю, что бы я делала, если бы он не оказался здесь, когда я была одна.
— Об этом не будем больше думать, — сказал я — Это уже давно прошло.
— Да, — она поцеловала меня. — Теперь пойди побегай на лыжах.
Антонио ждал меня.
— Я и сам догадался, что у вас нет с собой смокинга, — сказал он. — Примерьте-ка эту курточку.
Смокинг был узковат, но в общем подошел. Антонио, удовлетворенно посвистывая, вытащил весь костюм.
— Завтра будет очень весело, — заявил он. — К счастью, вечером в конторе дежурит маленькая секретарша. Старуха Рексрот не выпустила бы нас. Ведь официально всё это запрещено. Но неофициально… мы, разумеется, уже не дети.
Мы отправились на лыжную прогулку. Я успел уже обучиться, и нам теперь не нужно было ходить на учебное поле. По пути мы встретили мужчину с бриллиантовыми кольцами на руках, в полосатых брюках и с пышным бантом на шее, как у художников.
— Комичные особы попадаются здесь, — сказал я.
Антонио засмеялся:
— Это важный человек. Сопроводитель трупов.
— Что? — спросил я изумленно.