— Это ее приятельница, — несмело сказал Грач. — Баба.
— Это я понял, — улыбнулся Птицын. — Приятельница не может быть мужчиной, даже если тот голубой. И это даже лучше. Потому как женщины более наблюдательны. Так что давай выбирать ресторан.
— Черт их знает, — буркнул Трофимов. — Бобров говорит, что Птицын ас в этом деле. Не зря же…
— А ты не думал о том, — усмехнулся сидящий в кресле тучный мужчина лет пятидесяти, — что эти два сыщика только заметают следы?
— То есть? — удивленно спросил Федор Матвеевич.
— То, что слышал, — буркнул тот. — Откуда бандюги могли знать, что деньги повезут именно по той дороге? И даже…
— Лилька, — зло бросил Трофимов. — Она, шалава, навела. А те ее в благодарность убили. А перед этим морду начистили, — криво улыбнулся он. — Наверное, за то, что денег не так уж и много было.
— Это точно? — уставился на него тучный.
— Я понимаю тебя, Адам, — улыбаясь, кивнул Трофимов. — Ты очень хотел бы, чтобы я заподозрил в нападении людей Боброва. Но этот номер у тебя не пройдет. Я не потеряю его как компаньона. Скажи честно: ведь ты спишь и видишь, как бы поссорить меня с Бобровым? — Засмеявшись, не дожидаясь ответа от побагровевшего Адама, погрозил пальцем. — Не дождешься. Даже если я вдруг сдохну, Бобров с тобой не будет вести никаких дел. Скользкий ты тип, Жигун. И фамилия дурацкая. — Федор Матвеевич взглянул на помрачневшее лицо Адама. — А обидеться не можешь, потому как пошлю я тебя к едрене матери и будут твои субчики только с районных рынков деньгу получать. Охрану тебе…
— Если бы в тот раз, — перебил его Жигун, — Грача сопровождали мои парни, то он довез бы деньги в це…
— Да там и сумма небольшая была, — пренебрежительно отмахнулся Трофимов, — и имел бы я всего четыреста тысяч. Ты же шкуру за услуги снимаешь. А уж если бы кого-то из твоих придурков подранили или, не дай Бог, убили, я бы тебе еще и должен был. Ведь ты оговариваешь, что если кто-то из твоих, кто сопровождает груз или деньги, будет убит, то выплачивать энную сумму семье погибшего придется пополам. А этих рыцарей с большой дороги, — зло блеснул глазами он, — я из-под земли достану. Пусть потеряю денег в пять раз больше. Но шкуру с них сам снимать буду!
Прихрамывая, Зверобой вошел в купе. Следом — Кощей и Влас.
— Болит, стерва, — плюхнувшись на опущенную Кощеем нижнюю полку, выдохнул Иван. Смахнув с глаз потные длинные волосы, попросил: — Дайте пива. Печет на улице, как в Сахаре.
— Там, говорят, жарче, — подавая ему банку баварского, усмехнулся Влас.
— А проводничка одна — ништяк телочка, — усевшись напротив Зверобоя, подмигнул ему Кощей.
— Мне шкуры сейчас ни к чему, — положив больную ногу на полку, вымученно улыбнулся Иван.
— А я, пожалуй, попробую снять, — усмехнулся Кощей.
— Тебя, Колян, бабы и сгубят, — заметил Влас. — Сам рассказывал, что из-за Таньки…
— Да это когда было, — отмахнулся Кощей. — Она девка путная была. — Он вздохнул. И все услышали в его голосе сожаление. — Только получилось все кверху задницей. Ей чего-то возвышенного хотелось — морей с отражением звезд, солнца при дожде. Короче, — опять махнул рукой он, — проехали.
— Ты ее когда последний раз видел? — тихо спросил Иван.
— Перед сидкой, — криво улыбнулся Кощей. — Она вроде, говорят, брюхатая от какого-то умника была. Хотел я его, пса комолого, выцепить и объяснить популярно кое-что о высоких материях. Но сел.
Может, и к лучшему. Меньше червонца за этого умника я бы не получил.
— На кой мы в Воронеж катим? — спросил Николай Власа.
— Во-первых, — продолжая улыбаться, ответил тот, — это не Орел. А во-вторых, я и сам не знаю. Просто билеты туда купили.
— Больше никуда не было, — приняв это как упрек, поспешил сказать Влас.
— Вообще-то Воронеж — самое то, — сказал Иван. — Большой. Потеряться в нем нетрудно. Правда, где-то атомная станция есть. Не дай Бог, как на Чернобыле, ахнет.
— Типун тебе на язык, — плюнул Кощей.
— Даже если что-то и будет, — ответил Влас, — то после нас. Мы успеем свои «лимоны» прогулять.
— А Маршал сумеет нас найти? — немного помолчав, спросил Николай. — Ведь…
— Я знаю, где и как, — прервал его Иван. — И даже когда связаться с ним, так что успокойся. Я вижу, тебе Маршал понравился, — заметил он.
— С таким можно дела делать, — кивнул Николай.
— Мне Белый по кайфу, — сказал Влас. — У него нервов, похоже, вообще нет. Слова лишнего не сказал, когда про дело базарили. Он-то с нами или только на одном деле был? — спросил Зверобоя.
— Я сам не знаю, — честно ответил тот. — Он с нами, со мной и Маршалом, два раза работал. И сразу исчезал.
Белый встал, сделал несколько резких движений руками и приседаний. Потом выглянул из комнаты, куда его поселила Даша. Никого не увидел и в плавках, босиком прошлепал в ванную. Сын Дарьи, пятнадцатилетний парнишка, здорово похожий на мать, сегодня первый день пошел в школу. Наскоро умывшись, Алексей вернулся в комнату, оделся и пошел на кухню. Двухкомнатная квартира была чистая. Вроде, на взгляд Алексея, и обставлена неплохо. Он сказал об этом Даше, когда они встретились.
«Ты так считаешь? — грустно улыбнулась она. — Значит, ты знаешь, что такое сейчас неплохо. Я еле концы с концами свожу. Хоть зарплату не задерживают. Но разговор идет, что холодильники скоро перестанут покупать, и тогда все. — Она вздохнула. — Что делать, не знаю. Я же по специальности маркшейдер. Здесь, может, где-то можно было устроиться, но не получилось Ведь если и требовались бы маркшейдеры, то только на стройку. Но у всех строителей устоявшиеся коллективы. Хорошо, у меня здесь знакомый есть. Вот он и устроил меня. Ты, наверное, помнишь Виктора Сергеевича Курова?» — спросила она тогда.
«Понятно, — вспомнив этот разговор сейчас, Белый усмехнулся. — Свекор на работу пристроил и хату сделал. А сынок ребеночка сотворил и пропал. Нет… — Намазывая кусок батона маслом, а сверху положив кусок сыра, он помотал головой. — Задерживаться здесь не стоит. А то, похоже, вполне могу не сдержаться. Фигура у Дашки… — Он восхищенно покрутил головой. — Впрочем, надо будет к матери смотаться, давненько я ее не видел. И Нику тоже. Наверное, уже замужем сестренка, — добро улыбнулся Белый. — Может, и племяшей у меня уже парочка имеется».
Узнав от Даши, что мать, можно сказать, при смерти, он больше не заводил разговора о своих. Потому что, когда вспоминал о матери, чувствовал свою вину перед ней. Про отца он как-то не думал. Плохого ничего тот при нем не делал, но к известию о его смерти — узнал об этом в лагере — отнесся равнодушно. «Да, — решил Алексей. — Еду к матери».
Услышав, что кто-то вошел, Алексей схватил топорик для рубки мяса и, прыгнув к двери, прижался спиной к стене.
— Дядя Леша! — услышал он громкий голос Дашиного сына.