Как вдруг, совершенно неожиданно для нас, ему пришел конец. Открытое письмо Эврё Де Бетюну. Прячут взгляды, бормочут извинения все те, кого я считал друзьями. Вежливые послания: Мадам выехала из города. Месье нынче вечером нет дома — а между тем более желанные визитеры входили и выходили, бросая на меня плохо скрываемые презрительные взгляды.
Они считали, я должен исчезнуть тихо, незаметно, проглотив свой позор. Но песню Черного Дрозда оборвать не так-то легко. Когда они сжигали моего воскового двойника на ступенях Арсенала, я обновил свой гардероб. И продефилировал вызывающе обнаженным через весь город. По обеим рукам у меня висело по паре моих женщин, в качестве украшения. Пусть салон мадам Скюдери был теперь для меня закрыт, что ж, есть и другие, менее спесивые. Епископ глядел на меня в ярости, но что он мог поделать?
Довольно скоро я получил урок. Избиение посредством лакеев, ни более ни менее, когда возвращался хмельной после ночной пирушки. Лишившись своего благодетеля, Де Бетюна, я оказался беззащитен, не защищен даже законом, ибо кто осмелится принять мою сторону и встать против монсеньора епископа? Я был безоружен, даже без обычной шпаги. Их было шестеро. Но я оказался не так пьян — или же более неистов, — чем они думали. Я был вынужден бежать, прятаться в переулках, где кишмя кишели крысы, вжиматься в сточные канавы, пробираться в тени домов, сердце нещадно билось, голову ломило, во рту пересохло.
Ну чем не фарс в духе итальянцев: Ги Лемерль спасается бегством от епископских лизоблюдов, скользя башмаками с золотыми пряжками по уличным нечистотам, атласный камзол весь в грязи!
Впрочем, это лучше, чем если бы Лемерль лежал с переломанными ребрами в мусорной куче. Но мне хватило: я проиграл. А монсеньору, возможно, представится другой удобный случай. И не один. Мне нечего уже было ставить на кон, мы оба знали это.
Но дорога, когда твои попутчики лишь шлюхи да карлики, долго ничего не дает забыть. И дорога длинна, скрещивания и перекрещивания, полные таинств кровосмешения. Она сводила нас и раньше, помните, в деревушке близ Монтобана, и потом в монастыре под самым Ажаном. Все дороги ведут в Париж, мы встречались и там, и не единожды. Однажды я лишил вас серебряного креста, — я до сих пор ношу его, вам приятно будет узнать, — но снова у вас на руках оказались тузы, и возмездие последовало мгновенно. Как не совестно, отец мой! Я потерял актера и один из фургонов. Но вы лишь чуть подпалили перья Черному Дрозду. И после этого ставки наши сделались выше.
У каждого человека, монсеньор епископ, имеется своя слабость. Я не сразу нащупал вашу. Но черная звезда моя привела меня наконец к колыбели ваших амбиций. Должен вас поздравить. Ах, какое набожное семейство! Два братца, вознесшиеся в высшее духовенство, сестричка — настоятельница одного из южных монастырей. Многочисленные кузены нашли себе местечко в монастырях и храмах по всей Франции. Надо быть слепым, чтобы не узреть тягу к кумовству, пронизывающую все благородное семейство Арно. Между тем столь богатая девственниками ветвь обречена на скорое вырождение. Единственное, о чем вам стоило бы сожалеть, отец мой, это то, что вы никогда не имели сына, чтобы продлить свой род. Взамен вы всю свою любовь обратили на дочь своего покойного братца: Анжелику Сент-Эврё-Дезире-Арно, с нынешних пор известную как Мать Изабелла, настоятельница монастыря Сент-Мари-де-ля-Мер.
Она вся в вас. Та же недоверчивая мина, белесые глаза. Она унаследовала ваше презрение к простому человеку, как унаследовала и вашу спесь, — под вашей набожностью все вы, Арно, прячете напыщенность, достойную образцов классической трагедии. Лишь именем отличается она от вас. Вы вышколили ее отменно. Она читает ваши письма с самозабвенностью Элоизы, поглощавшей послания Абеляра [49] ; уже с младенчества набожность ее превосходила все ожидания. Она не ест мяса, не пьет вина, кроме как во время причащения, постится каждую пятницу. Такая племянница делает вам честь, а подобная честь может — кто знает? — обернуться приличной выгодой. В конце-то концов не вечно же вам пребывать в епископах. Кардинальская шапочка очень бы вам пошла, монсеньор, или, на худой конец, архиепископская митра. Вы хитроумно вымостили племяннице дорожку к Матушке-Церкви: распустили слухи о видениях, ангельских голосах, а также упомянули не слишком громко, но все же вполне звучно, — о случаях исцеления. Ваша тайная мечта: добиться причисления кого-либо из семьи к лику святых — не имея наследников, это единственная возможность увековечить свой род, — а в отношении матери Изабеллы такая возможность отнюдь не исключена. Хоть покойная ее матушка считала, что слишком рано девочке принимать постриг, вы взяли ее под свою опеку; заставили девчонку возмечтать о монастырской жизни, подобно тому как нормальный ребенок мечтает о кукольном домике.
Видали бы вы ее лицо, когда я сообщил ей известие. Боже, как она была хороша: глазки сварливо сузились, уголки рта презрительно опустились.
— Аббатисой? Куда? — взвыла она. — В эту глухомань? Ни за что на свете!
Вы избаловали ее, монсеньор. Заставили поверить в ее детские годы, что она достойна высшего. Возможно, дерзкая девчонка возжелала видеть себя в Париже, с его высокими шпилями, тщеславием и светскими шлюхами, которые падут пред нею на колени. Такое пришлось бы ей по душе.
Или, может, это из-за наказания, которое я назначил ей за вспышку гнева, за то, что отчитал ее, а потом, по истечении епитимьи, с мягкостью простил, но я заметил в ней некий голод, о котором вы, я уверен, и понятия не имеете, где-то внутри у нее греховность затачивается о святость, образуя единое острое лезвие. Наступит время, и она созреет, чтобы воспользоваться им, монсеньор д'Эврё. Учтите, наступит.
Ночью ко мне, как я и предвидел, явилась Жюльетта. Это было рискованно; она могла ожидать, что застанет со мной Клемент, однако, раскрыв мою тайну, уже не могла сдержаться.
Как это в ее духе, тотчас начать с нападения. На ее месте я бы послушался моего совета и вел себя посдержанней; моя Крылатая, как всегда, в самый острый момент рвется в атаку, выдавая все свои козыри, только чтобы противостоять мне. Это сильное упущение в ее игре, — характерное для начинающего игрока, — и хотя это мне на руку, я не могу освободиться от чувства некоторой разочарованности. Мне казалось, я был ей хорошим учителем.
— Так вот почему ты здесь! — выпалила она, едва я открыл дверь. — Епископ Эврё!
— Кто-кто? — с невинным видом переспросил я, но получилось фальшиво; глаза ее победно блеснули.
— Прежде ты лгал много искусней, — сказала она, врываясь мимо меня в дом.
— Может, это от недостатка практики, — пожал я плечами.
— Не думаю.
Она уселась на ручку моего кресла, качая ногой. На голой загорелой ступне была заметна пыль; лицо светилось радостью воображаемой победы.