Оставался вариант с переправкой ворованного леса куда-нибудь подальше. А сделать это можно двумя путями. По суше – рискованно, поскольку дороги развезло, тяжело груженная машина пойдет медленно, да еще и, чего доброго, завязнет в какой-нибудь заболоченной низинке. Опять же, достать лесовоз с прицепом-роспуском для длинномерных грузов – не так-то просто. Одно дело – воспользоваться своим, колхозным транспортом, доставить груз, к примеру, в соседнюю деревню и вернуть машину на место, другое дело – отправить лесовоз в дальнюю дорогу с липовой накладной или и вовсе без сопроводительных документов. Сомнительно.
Оставалась река.
Неделю назад, в час, когда все голубое густеет до фиолетового, а прочие цвета – до черноты, далеко за домами раздался такой могучий треск, какой случается каждой весной и тем не менее всякий раз вызывает дрожь. Это лопнула зимняя речная броня, и зашипело, задышало, забурлило, заклокотало освобожденно, и поутру глаз, привыкший за полгода к неподвижности на задах Светлого Клина, за огородами, вдруг с удивлением обнаружил движение – тронулся лед! Поначалу его было много, льдины сталкивались, становились торчком, звенели от напряжения, переворачивались, ломались напополам, со скрежетом протискивались, пихались и взрывались от чудовищного напора. За три дня поток их успел значительно уменьшиться, река же, наоборот, увеличилась в размерах, разлилась привольно – ну, море и море! Еще через три дня и вода немного спала, и проплывающие в сторону Северного Ледовитого обломки зимнего панциря можно стало пересчитать по пальцам. До официального начала навигации нужно было еще потерпеть, но находились смельчаки, готовые с риском лавировать в опасной воде на катерах и буксирах. Вот они-то и могли подрядиться перевезти несколько тонн груза.
– Федор Кузьмич! – прервал размышления Денисова председатель. – Ты, конечно, стой, сколь тебе требуется, но, как соберешься опять ходить, трубку оставь, будь любезен! Я уж по твоему виду догадываюсь, что ты не просто ходить – бежать навострился. Отдай, а?
Денисов с удивлением обнаружил телефонную трубку на длинном шнуре в своей руке. Видимо, поговорив с Гавриловым, настолько крепко задумался, что так бы и забыл про нее, если бы не напомнили. Протягивая ее обратно в окно, он угрюмо уточнил:
– Семен Семеныч, на пристани у тебя дежурит кто-нить?
– А чего дежурить, когда навигации нет? – пожал плечами председатель. – Думаешь, там, что ли, лес переправляли?
– Ты покамест того… не распространяйся! – Денисов понизил голос до шепота. – Хочется верить, что тут без наших обошлось. А ежели и поучаствовал кто-то в энтой авантюре, так незачем ему раньше времени предупрежденным быть. В свете энтого мне нет резону на пристани рисоваться. Ты, будь другом, пошли пацаненка какого-нить поглазастее с поручением – дескать, уровень воды надобно проверить или ишшо какую ерунду. Только сам пошли, не от моего имени. А заодно пущай посмотрит, нет ли следов недавней погрузки. Договорились? Мне тут по адресочку сбегать нужно, так я через час в кабинет вернусь. Управишься?
Участковый не спеша пошел по деревне в направлении, противоположном тому, в котором двигался раньше – пускай все думают, что он, как всегда, послушав «Пионерскую зорьку», совершает ежедневный обход. Если Мишка-гармонист дома и если он во вменяемом состоянии, то в деле могла появиться зацепка. В случайных, залетных гастролеров, навестивших Вьюшку посреди ночи, Денисову не верилось – слишком много всего было задействовано. Тут нужна предварительная подготовка и слаженные действия нескольких человек. Знать, где материалы лежат, – это раз. Сторожа напоить или как-то еще нейтрализовать – это два. Краном-погрузчиком воспользоваться – это три. Лесовоз организовать – четыре. Одному провернуть не под силу. Это если даже не брать в расчет команду речного буксира, который то ли был, то ли не был.
После смерти матери Мишка искренне старался содержать дом в чистоте и порядке, но получалось у него, мягко говоря, неважно. Да и вообще – вроде никаких старых вещей не выбросил, никаких новых не приобрел, все оставил, как было при матери, а зайдешь в комнату – и сразу ясно, что попал в жилище холостяка. Казалось, дом растерян исчезновением хозяйки не меньше, чем сам обитатель. Женою Мишка пока не обзавелся, наслаждался, так сказать, свободой, хотя разгульных вечеринок и попоек в своем доме никогда не допускал. Иногда мнилось, что веселее человека в Светлом Клине не сыскать: именины, свадьбы, проводы в армию – он тут как тут со своей гармонью, попросишь – будет играть плясовую, пока гости от усталости не попадают; концерт в клубе к празднику готовят – Мишка в обязательной программе; летнею порой гуляет молодежь до самых соловьев – гитары в первую очередь сдаются, а гармонист держится, пока девчата все известные песни не споют. Да только помнил Денисов, что пять лет назад было у Мишки совсем другое прозвище. Тогда, отслужив в армии, окончив летное училище, приезжал он на побывку в такой форме, что закачаешься, и по селу ходил с видом серьезным и многозначительным. Федор Кузьмич лично читал статью в областной газете, где черным по белому было пропечатано, что таких летчиков – искать и не найти, настоящий ас! Уж чего только не прочили Михаилу Колобокову – и испытатели его к себе звали, и отряд космонавтов вроде ждал! Но закончилось все переломом ноги в банальной ситуации, с самолетами никак не связанной, – поскользнулся зимой на ступеньках казармы. Кость срасталась медленно и мучительно, дважды за полгода делали повторные операции, и все же легкая хромота так и осталась. Из армии его, разумеется, комиссовали. Нет, не было ни тяжелых запоев, ни причитаний – дескать, дня без неба прожить не могу! Он принял изменения в своей судьбе, как и подобает: мужественно, немножко философски и – напоказ – с юмором. Вот тогда-то он и перестал быть Мишкой-летчиком, став Мишкой-гармонистом.
Нынче он предстал перед Денисовым в слегка разобранном состоянии.
– Погоди, дядь Федь, я хоть умоюсь! – стыдливо отводя красные глаза, попросил он и в одних трусах и майке выбежал на двор, к ведерному рукомойнику.
Участковый подсел к столу, покрытому клетчатой изрезанной клеенкой со свернувшимися в трубочку углами, осмотрел комнату. Одеяло на топчане выглядело так, будто Мишка не укрывался, а всю ночь жестоко с ним боролся. На спинке стула с протертым почти до поролона сиденьем – вельветовая куртка и рубаха, брюки комом валялись на полу. Возле порога – ящик с плотницким инструментом. На серванте – паспорт, копеечная мелочь, разные бумажки, среди которых – билетик с рейсового автобуса. На подоконнике – початая, вернее, уполовиненная бутылка коньяка.
Вернулся Мишка; теперь он прятал глаза, делая вид, что досконально, насухо вытирает лицо полотенцем.
– Ты вот что, Михаил… – Денисов помолчал раздумчиво, затем причмокнул губами. – Ты опохмелись. Я отвернусь.
– Вот еще! – осерчал гармонист. – Я в норме.
Участковый внимательно на него посмотрел, затем медленно кивнул, соглашаясь.
– Стало быть, вчера вернулся? – без какой-либо последовательности задал он вопрос.
Михаил, подобрав брюки, скрылся за печкой.