Лиля кивнула. Поднялась тонкая рука, звякнули многочисленные браслеты, сверкнули в полумраке монетки мериклэ.
– Ты проходи, Катюша, садись, где тебе удобно.
Под пологом шатра было мрачно и довольно пыльно – ветром наносило мелкий песок с берега реки. Повсюду валялись тюки и баулы с тряпьем. Выбрав более или менее чистый сорок [21] , Катерина присела, смяла в ладонях пустую авоську.
– Я разве представилась? Или вы про всех местных жителей справки навели, чтобы при случае поражать своими способностями ясновидящей?
– Ах, крапива, ах, кусачка! – снова рассмеялась Лиля, усаживаясь напротив. – Мне нет нужды доказывать, есть ли у меня способности. Впечатление произвести пусть пытаются те, к кому доверия нету. А раз ты сюда пришла – значит, веришь, что я могу помочь.
– Я и сама не знаю, почему сюда пришла, – тихонько призналась Катя.
– Аи, чячё. Правду говоришь, красивая! Если бы ты заранее знала, что сюда соберешься, тебя быстренько бы переубедили – ты бы и не заметила. А вообще это даже смешно: при таком отце да при таком муже – к цыганке идти!
– Что это значит? Вы знакомы с папой и Николаем?
– С папой твоим, драгоценная, – да, была когда-то знакома. С Николаем видеться не приходилось, но кое-что о нем слышала.
– И почему же вы считаете, что при такой родне – смешно ходить к цыганке?
– Не бери в голову, алмазная моя! Как самочувствие твое сапфировое? Как Данилка? Не слишком озорничает?
Вот тут Катя испугалась по-настоящему. Хотела все же произвести на нее впечатление молодая цыганская колдунья, или само у нее вырвалось – кто знает, но о том, как они назовут будущего ребеночка, Катерина с мужем шептались в одиночестве, никого в свои планы не посвящая. Если будет девочка – назовут Людмилой, в честь Катиной мамы. Если мальчик – Данилкой. Вот ни с того ни с сего: Данилка – и все тут! Даже отцу Катерина об этом не рассказывала, даже матери пока не раскрывала секрета! И как же про имя стало известно Лиле? Или муж проболтался? Неужели он и сюда добрался? Мало ему девок в селе – он и к цыганкам заглядывает?!
– Никуда он не добрался, – вдруг оставив свой напевный и несколько вульгарный цыганский говорок с бесконечными ювелирными эпитетами, устало произнесла Лиля. – Я же сказала тебе – не знакома я с твоим супругом! Можешь не опасаться, не сумели бы мы друг другу понравиться – ни я ему, ни он мне. Что же касается девок…
– Я что – вслух об этом говорила?!
– Что же касается девок – уймись ты, успокойся! Никто ему, кроме тебя, не нужен. Бедная девочка!.. Ты сейчас потому такая нервная, что в чужой деревне обитаешь, где многое тебе непривычно, непонятно, неведомо, и оттого – обидно и подозрительно. Я тоже такой была. Этот табор – не родной мне. Когда сюда попала, мне все недруги вокруг мерещились, везде измены мужнины чудились. А как прижилась да пригляделась – поняла, какой глупой была, когда кнутом размахивала да соперниц своих несуществующих наказать жаждала. Не накручивай себя, не придумывай, нет у тебя сейчас повода для страданий! Ступай себе домой, за мужа не переживай, верный он тебе. И впредь верным будет. И зелье приворотное, за которым ты ко мне пожаловала, я тебе не дам. Без надобности оно тебе, Екатерина Федоровна. Любите друг друга, раз любится, ждите ребеночка. Авось все у вас будет хорошо.
* * *
Давненько Федор Кузьмич не ощущал призыва, а уж ведьминского – тем более. Потому не сразу и сообразил, что происходит. Стоял себе у окошка, проветривал кабинет, внимательно слушал «Последние известия», и вдруг посреди рассказа диктора о том, какой урожай зерновых ожидается в этом году в Белоруссии, кольнуло легонько сердце. Прикрыл участковый створки окна, звякнул шпингалетом, уселся за стол, с недоумением прислушиваясь к ощущениям – вроде не жаловался никогда ни на сердце, ни на самочувствие вообще. Да и какие могут быть болезни у Иного? Насморк разве что. Да и то – до той лишь поры, пока не удосужишься нехитрое заклинание сотворить. Утром он, как всегда, сделал комплекс упражнений с гантелями, плотно позавтракал, с охотой подышал свежим ветерком по дороге на работу – к полудню обещали жару несусветную, а пока можно было еще наслаждаться погодой. То есть, проще говоря, ничего необычного утром не случилось, нигде он не перенапрягся и не переволновался. Откуда же иголка, вошедшая в грудь слева? Впрочем, кольнуло – и перестало, зато поселилась в том же районе тревожка. Маятно сделалось пожилому милиционеру, неуютно. Из-за сердца? Глупости! Из-за Катерины? Так он о ней подумать пока не успел. Вернее, мысли о дочери, ее браке с Темным и скором рождении внука из головы не шли даже во сне, но их Федор Кузьмич до поры до времени отодвигал на второй план. Сперва – работа, дела текущие, а погоревать о судьбе да придумать решение семейной проблемы – для этого свой час отведен будет. Тревожка меж тем раскачивалась в груди, раскручивалась, требуя от Денисова каких-то действий – куда-то бежать, что-то предпринимать, не медлить ни секунды. Будь участковый обычным человеком, уже подхватился бы, стремглав выскочил… куда только?
В кабинете происходило странное: задребезжало оконное стекло, подталкиваемый внезапным сквозняком, задвигался, зашуршал и съехал-таки со стола чистый листок писчей бумаги, приготовленный Денисовым для составления еженедельного отчета в райотдел милиции. Закачалась под потолком лампочка без абажура, завыло на чердаке, с гулким грохотом обрушилось что-то в сенях. Ураган, натуральный ураган! Там, за окошком, светило солнце, на противоположной стороне улицы, возле конторы, с удовольствием подставляя лица набирающим силу теплым лучам, душевно скандалили старик и старуха Агафоновы, смешно пыталась управиться с большим велосипедом пятилетняя сестренка Павки Галагуры, по причине хорошей погоды одетая в одни трусишки. Там, над трассой, уже поднималось жаркое марево. Там, на колхозных полях, уже истекали потом посланные на поливку и прополку бабы. Река двигалась нехотя, словно густой поток расплавленного олова, и мелкая рябь на ее поверхности переливалась пронзительными, больными для глаза бликами. Вот какое лето было на улице, а в кабинете чудилось, что на дворе разгулялась метель, что ветер без перерывов и послаблений давит мощным плечом на оконные створки, и поскрипывают под его натиском толстые лиственничные стены, и подрагивает пол, и звенит ложечка в стакане, будто ты не в доме находишься, а в вагоне поезда.
– Ну, сильна-а, чертовка, едрить твою редиску! – выпучив глаза и округлив губы, зачарованно покачал головой участковый. – Хорош, Матрена, перестань! Понял я, понял, иду уже!
«Ураган» мгновенно прекратился. Денисов фыркнул: ох уж эти ведьмы! Да с такой силищей – что мешало Матрене Воропаевой через Сумрак написать на стене кабинета крупными буквами? Дескать, так и так, зайди на минутку, дело есть. Нет же, нужно катаклизм устроить!