После первого приступа голода, который он утолил жареным мясом, приготовленным по изысканнейшему рецепту, чего, кстати, Николай не заметил, он хлопнул сто граммов водки и вновь принялся за мясо. Следящая за ним Нина пальчиком подозвала двух лакеев-официантов, те, следуя приказу волшебного перста, поставили перед Николаем сразу приглянувшегося ему поросенка и трех жареных, похожих на воробьев-переростков перепелок. Баловство в виде птичек попробовал, понравилось, еще выпил водки, съел кусок убиенного младенца свиной национальности и вдруг заметил поблизости красно-коричневого омара, которого, впрочем, уже кто-то начал разнимать на сегменты. Перенятым у Нины движением пальца стронул с места дюжего лакея, у которого под фраком наверняка прятался "узи", а в "бабочке" бодрствовала телекамера. Лакей понял его желание, проследив за направлением перста, бесцеремонно указывающего на чужой пир, вздрогнул, зыбко исчез. Николай добавил еще граммов сто, как вдруг перед ним материализовался личный омар, который вместе с пивом и занял его на некоторое время.
Нина же улыбалась очень довольная.
А внизу уже некоторое время, как чертики из шкатулки, наяву возникали газмановы, лещенки, Киркоровы, потом пожаловалась на судьбу Долина, Укупник не захотел жениться на женщине, все это обретало громадную ипостась на стенных экранах и время от времени там мелькал и его, Николая, насыщавшийся лик, после чего лица избранной публики обращались к нему, и приходилось, не вставая, делать величественный жест рукой, премного его веселивший.
Так пролетел час, в течение которого вокальная богема неутомимо пела. Вдруг, словно по взмаху дирижерской палочки, народ стал стекать вниз, и начались танцы.
К этому времени омар был съеден, запит пивом, чувствовал себя Николай великолепно, а необычность ситуации и, главное, его личная роль во всем этом – все возбуждало и пьянило. Он встал и помог встать Нине. Когда они спускались по ступенькам, на них смотрели. Из танцующих большинство мужчин были пожилого возраста, женщины же – молоденькие. Вероятно, власть приехала сюда преимущественно с секретаршами. Знакомых лиц действительно было много. Впрочем, узнавать знакомые по телевизору лица было почему-то так противно, что он предпочел просто танцевать, не глядя по сторонам.
– Ты что, же, весь год здесь обитаешь? – спросил он Нину.
Она обняла его за шею, прижалась всем телом, и маленькие ножки в сиреневых туфельках легко и мерно задвигались по скользкому паркету в такт музыки.
– Конечно, нет. Я учусь.
– Школьница?
Она улыбнулась, и через его плечо продолжала разглядывать зал; несмотря на то что все здесь ей были известны и волшебный блеск первых девичьих впечатлений уже потускнел, все же она была возбуждена. Власть, тем более когда сам пребываешь в центре всего, чарующе притягательна и дивно, прелестно пьянит.
– Я учусь в Англии. В колледже. А через год поступлю в Оксфорд. Или в Америку поеду, в Кембридж. Как папа решит. Он все за меня решает, мой папа.
Николай отметил изменение интонации, но не особенно обратил внимание. Другая мысль уже овладела им, он обдумывал…
– А ты не хочешь? – машинально продолжал ее расспрашивать.
– Что? Учиться? Люблю, – сказала она, тоже думая о чем-то своем.
В этот момент музыка прекратилась. Нина посмотрела на его лицо, близко склоненное к ней, и ему показалось странным после всего, что творилось тут с ними, найти этот взгляд, полный любви. Ах! Нежность, любовь, ненависть, предательство, смерть.., все вместе, что может быть ближе!.. И почему он об этом подумал, встретившись с ней взглядом?..
Они вернулись к столу, но не сели. Остановились с внешней стороны, подняли бокалы с вином (за полнотой бокалов следили бдительные официанты) и стояли, наблюдая за мельтешеньем черно-пестрых фигур внизу. Рядом пышно-важный папа Качаури потчевал известного демократа в рясе, кажется, прошлогоднего созыва, но успевшего зацепиться за власть коготками. А иначе, чего бы ему здесь делать?
– Вы, уважаемый Отари Карлович, не понимаете, как и все, впрочем, что бога, рая, мира в душе нельзя достичь мишурой. Посмотрите вниз, посмотрите на этих блестящих людей, цвет новой России, элиту. Если бы можно было сейчас заглянуть им всем в душу, в душу, я повторяю, не в мысли – для этого и усилий предпринимать не надо, да, в душу, вы бы увидели все круги ада, так красочно описанного Данте. Вы меня понимаете, уважаемый Отари Карлович?
– Вы пейте, батюшка, пейте.
– Рай и ад! – морщась, продолжал демократ-расстрига, целясь вилкой в маринованный огурец. – Никто здесь не понимает, нет. Все: сатана, бог, рай, ад – все в душе. Душа – космос, душа – вселенная.
Сатана – отец лжи. Если человек лжет – во благо ли другим, себе, – он в руках сатаны. У всех у нас в душе ад, как мы ни хорохоримся.
– Так вы, батюшка, ересиарх, – добродушно заявил Качаури, подмигивая Николаю. – А может, вы вообще атеист, признайтесь. Здесь все свои.
– Верую, верую, что когда будет рай в душе…
– Это вы уже говорили, батюшка, – прервал его Качаури. Видимо, ему доставляло удовольствие произносить это – "батюшка". – А как же после смерти?
Там есть рай?
– Сын мой! Рай – отсутствие сатаны. Сделай рай в душе, живи без сатаны, тогда и после смерти попадешь в рай.
– Вы, батюшка, софист. В любом раю, особенно доморощенном, всегда заводится свой змей, – обреченно покачал головой Качаури. И добавил:
– В раю тепло, там яблоки…
– Я ненадолго отлучусь, – сказал Николай Нине, поставил пустой бокал на стол.
Качаури тут же небрежно спросил:
– Вы нас надолго покидаете? Разве вам не весело?
– Как же здесь может быть не весело? – заметил Николай, кивая на пестрое, пронизываемое цветными вспышками шевеление внизу. – Никогда не был на подобной.., тусовке.
– Мне еще хотелось с вами поговорить.., детальнее, – многозначительно сказал Качаури.
– Я скоро вернусь, – пообещал Николай и стал спускаться вниз.
Внизу оглянулся: все – Барон, Нина, даже расстриженный демократ – смотрели ему вслед. С разными выражениями. Николай махнул им рукой, и улыбки вернулись на их лица.
Внизу кипело веселье. Тем более непосредственное, что контингент подобрался одного круга и даже возраста. Все друг друга знали, никто из мужчин не стеснялся обильного живота, потому что все его имели, не стеснялся неумения танцевать, потому что здесь собрались не жиголо какие-то там, а совсем наоборот.
И воистину, это было так, потому что женская половина присутствующих блистала весельем, молодостью, яркостью нарядов, длинными ногами и умением танцевать.