– То-то и оно, что в лапшу, – веско сказал я. – А теперь представь ход Братских мыслей при виде, например, тебя, уродующего в столичном метро поддатых сержантиков, пусть неумных, зато со тщанием выполняющих заветы требовательного высокого начальства. Тебя, милый мой, мордующего представителей государственного аппарата, всего лишь исправляющих прямой долг, заметь. Тестостерона у парня много? О да! Галочка. И адреналина? Вторая галочка. Боевой опыт присутствует тож, а тормоза слабоваты? Третья галочка, с восклицательным знаком. Замечательно. Берем. Ну а окажется у него злобности, положим, недостаточно – добавим. Пастилки эти – сома их хренова, – что это на самом деле, Гена? Да, все как обещано: и скорость реакции она увеличивает – любо-дорого, и силушки становится – хоть отбавляй, и царапины за день заживают. Вот только что она еще меняет в нашем организме помимо метаболизма? Звереем же на глазах! Я на первой операции как институтка изнеженная блевал, а сейчас? Почти никаких эмоций не осталось. Адаптация, говоришь? Так-то оно так, но больно уж быстро я адаптировался. А другие – те, что давно лямку тянут: Бородач со своими тесаками; Волк с болезненной жаждой давить, давить, давить гадов; даже ты, Генка!…
– А я-то с чем? – окрысился он.
– Да с гранатометом твоим кошмарным. Нравится же тебе, когда от хонсаков ошметки летят, а? Нравится, вижу…
– Ну, тут ты меня подловил, паренек, – обескураженно признался он. – Н-да, брат, и возразить-то нечего. Как же это я так? Неужели и впрямь заметно?
– Заметно, Генка, – сказал я безжалостно. – Более чем…
– А, кунем мадейт пуц! – Он раздраженно разрубил волосатым кулачищем воздух, но тут же опомнился. – Прости, это я не тебе – вырвалось. Знаешь, а ведь тебе почти удалось меня разозлить, – с удивлением признался он, – и даже почти настроить против Братьев. Зачем?… Требую объяснений.
– Почти?… – сказал я, и голос мой был язвителен. – Ну-ну, интересно было бы посмотреть, как ты злишься всерьез… Издалека, разумеется. А объяснений у меня нет, – соврал я.
– Как же, как же! Знаю я тебя. Разве стал бы ты понапрасну воду мутить? Ну, в чем конкретно виновны Братья?
– Хорошо, – сказал я, довольный результатом подготовительного этапа, – слушай. Версия первая: нас к чему-то готовят. И вся эта туфта, которой нас потчуют, – исключительно для отвода глаз. И главным образом – не наших даже (кто мы такие, чтобы на нас столько сил угрохать), а глаз широкой терранской общественности. Понимаешь зачем?
– Предположим, – сказал Генрик осторожно. – Но озвучивать твои бредовые измышления пока не хочу. Сам отдувайся.
– Ладно. Сколько угодно. Так вот, мы – будущая ударная сила в борьбе за Власть. Жупел мы; кнут и бронированный кулак. Насколько трудно наемника, привыкшего стрелять в кого попало, бросить на штурм Кремля (Кремля, Белого дома, Рейхстага или как-там-еще?) Терры? Молчишь! Тыкву скребешь! То-то! Скреби шибче! Учти, убивать, возможно, никого не придется, поскольку сопротивления серьезного попросту не будет. Так, выбить разве десяток зубов, переломать парочку конечностей, рявкнуть матом – единственно в целях устрашения. Дел – на считанные часы. А потом, когда антинародная клика будет низложена и распределена по застенкам и стадионам, некто, предположим, главком Легиона, опершись на наши широкие плечи, объявит по всем информационным каналам: радуйся, вольный народ Терры, ликуй – кучки предателей, толкавших тебя в рабство членистоногим дикарям, более не существует! Отныне вся власть перешла в руки истинных патриотов и радетелей за мир, а посему объявляются чрезвычайное положение – раз и всеобщая мобилизация для борьбы с врагами – как внешними, так и внутренними, – два. Да здравствует свобода! И еще, очевидно: Положим за нее головы! Помнится, бывший терранский орнитолог Игорь Игоревич жаловался мне, что общество их замерло, погрузившись в мещанство. Никаких гениальных прозрений, никаких гениальных творений. Красота умирает, подмененная слащавой красивостью! – лил он горючие слезы. Так ведь противоядие давно найдено:…в страдании и трагедии люди создали красоту; надо их глубже погрузить в страдание и трагедию, чтобы удержать в людях чувство красоты. Узнаешь кристальное сверкание мысли? Правильно, старина Фридрих Ницше собственной персоной. И ведь погрузят, чего там! Ради благого дела чем только не пожертвуешь. – Я выдохся и замолчал.
– Страшновато, – признался Генрик. – Поэтому я попытаюсь тебя опровергнуть. Думается мне, что если бы Братьям нужны были агрессивные кретины для штурма терранского правительства, они набрали бы как раз кретинов и бросили бы их в бой сразу, наградив загодя шикарным авансом и пообещав, в случае победы, еще больше. Так нет же, они отобрали людей с достаточно приличным образованием и высокими принципами: тебя, меня, Березовского, Бородача, близнецов…
– Волка, – вкрадчиво подсказал я в надежде смутить его и осклабился. С клыков моих капал яд сарказма.
– Волка в особенности, – ничуть не смутился он. – Да будет тебе известно: безжалостный наемник, скрывающийся под претенциозной кличкой Волк, не кто иной, как доктор исторических наук Вольдемар Евгеньевич Кашеваров, интеллигент и умница, блестяще защитивший диссертацию в двадцать шесть лет. В двадцать шесть!
Сколько же ему сейчас? – подумал я удивленно. – Выглядит-то – максимум на двадцать. Нет, не зря говорят, что маленькая собачка до старости щенок. Волчонок, то есть.
– Тема диссертации, – продолжал расхваливать Генрик таланты своего солдата, – нашествие Батыя на Русь и культурно-политические последствия Ига. Соображаешь, сколь трудно сегодня сделать на этом докторскую? Учти, не в модной нынче манере превознесения животворного импульса, подтолкнувшего сонное славянство к расцвету и объединению, а в рамках классических представлений. С подробным, очень злым и остроумным анализом всех ляпсусов, которыми жонглируют популярные современные шарлатаны от истории. Понимаешь теперь, почему он к хонсакам так враждебен?
Я сказал, что да, теперь понимаю, но проникнуться к нему любовью или там добрыми товарищескими чувствами один черт не смогу. Генрик, понятно, огорчился.
– Ну и дурак, – сказал он. – Ладно, но учти, я ваше паучье противостояние так просто все равно не оставлю. Вы у меня еще облобызаетесь, голубчики, упиваясь слезами восторга от долгожданного примирения. Но это потом, а сейчас я продолжу о Легионе, а ты постарайся не перебивать. Посмотри, в каких условиях мы здесь находимся – парадиз, да и только. Зачем? Если бы тебя, меня, кого угодно, – хотели надежно превратить в потерявших человеческий облик мерзавцев и подонков, мы бы жили по уши в холоде, дерьме, вшах и коросте. Жрали бы полупроваренную перловку и кирзуху с полупроваренным же и непотрошеным минтаем, а запивали холодным дрянным чаем без сахара, зато со вкусом комбижира. И скверный клейстер из плесневелого картофельного крахмала с добавлением брома – от утренней стоячки – называли бы киселем и радовались ему, как беспризорник мороженому. И озверели бы гарантированно. Десятикратно. А ты спишь на крахмальном белье и кушаешь с серебра взбитые сливки и прочую гастрономию от пуза. Понимаешь, люди с таким отношением к близким, как Братья, попросту не могут быть жестокими. Даже если ты прав, и они поворотят штыки против своих, уверен – не прольется и капли крови, все будет чинно-благородно. А, да что там… – Он махнул рукой. – Но ты, кажется, говорил первое? Тогда что второе?