С нечеловеческим усилием высвобождаюсь и стараюсь не сдавать позиции.
– Послушай, я не хочу.
– Еще как хочешь, – улыбается он, будто только что поймал меня на лжи. Приближается и медленно расстегивает на мне комбинезон, скользя взглядом по моему телу.
– Давай, сними с себя это, – продолжает, – если я буду вынужден раздеть тебя, то рискую увлечься.
Он смотрит на меня, я на него. Не могу сдержать улыбки. Я колеблюсь, и он прекрасно это знает. С глубоким вздохом качаю головой, снимаю его руку с молнии и тяну ее вниз. Я сдалась, и Леонардо удовлетворенно кивает. Наблюдает, как я выскальзываю из моей брони и сдаюсь ему на милость. Он снова выиграл, черт бы его побрал…
– Но обещай, что мы вернемся к семи! – говорю, собирая вещи.
– Да конечно, как скажешь! – быстро подтверждает он, даже не слушая, и, схватив за руку, тащит меня к выходу вдоль галереи. Сердце в груди бешено колотится. То, что я делаю, – настоящее сумасшествие, я это четко понимаю. На время я стала пятнадцатилетней девчонкой, той которую перед входом в школу Гайя убеждала прогулять занятия. Переживаю тот же дух свободы, то же возбуждение благодаря свободе, украденной у долга, – несколько вольных часов, полных надежды, когда может произойти все, что угодно.
* * *
В церковном дворике мы сталкиваемся с Мартино. Он только что пришел, как обычно запыхавшийся, с папкой под мышкой и кожаным кошельком, пристегнутым к ремню. Увидев меня рядом с Леонардо, он обращает ко мне взгляд, который выражает сначала удивление, а потом разочарование.
– Привет, Мартино! – здороваюсь, оторвавшись от Леонардо, и иду ему навстречу.
– Ты уже уходишь? – спрашивает. По его тону понимаю, что он надеялся провести немного времени со мной.
– Да, – отвечаю, разведя руками, будто стараюсь оправдаться, – сегодня я взяла выходной.
– А!
Уголки его рта опускаются вниз, пока он украдкой разглядывает Леонардо. Потом его взгляд опять возвращается ко мне, будто ища объяснения, но я не знаю, что сказать и пожимаю плечами с улыбкой, заменяющей извинения.
Мартино кивает, будто все понял.
– Ну ладно, пойду к святому Матфею… – Машет рукой на прощание и скрывается внутри, не оглядываясь.
– Тогда до встречи! – кричу издалека, но он продолжает идти вперед.
– Кто это? – спрашивает Леонардо, снова беря меня за руку.
– Один студент из Академии искусств, он приходит сюда ради картин Караваджо.
– Он без ума от тебя, ты знаешь?
– Да перестань, – я машу рукой, – ему всего двадцать!
– Вот именно, – многозначительно отвечает Леонардо уверенным тоном.
Покачиваю головой, улыбаясь. На самом деле до сегодняшнего дня я особенно об этом не думала, но взгляд, который бросил на меня Мартино пару минут назад, делает эту гипотезу более чем правдивой. Надеюсь, он не слишком расстроился.
* * *
Все мысли растворяются, когда сажусь на «Дукати» и прижимаюсь к Леонардо. Я чувствую себя свободной и в безопасности, прижавшись к его плечам. Мы несемся к побережью, и утренний бриз обдувает наши лица, а на голубом небе – ни облачка. Мне удобно на сиденье этого мотоцикла. Мне хорошо с Леонардо, и я понимаю, что сейчас не хотела бы быть ни в каком другом месте. Уже в районе Ла Понтина [39] воздух начинает наполняться ароматами соли, водорослей, соснового бора. Пахнет морем.
Сабаудия [40] раскидывается перед нашим взором, городок с особой изысканной атмосферой, словно сошедшей с картин Де Кирико [41] . Теперь я понимаю, почему римская интелллигенция 50-х годов выбрала ее своим летним укрытием. В этом месте есть что-то волшебное, восхитительное сочетание моря, озера, болот, леса и пустыни. «Дукати» летит по асфальту набережной, и на многие километры дюны перемежаются со средиземноморской растительностью, до самой горы Чирчео [42] , где белое золото песка сдает позиции зелени побережья.
Леонардо останавливает мотоцикл на парковке у края дороги, отсюда спускаемся пешком – по деревянной лесенке, ведущей к пляжу. Время от времени он заботливо подает мне руку и помогает сойти. Он внимателен, с ним мне ничего не страшно и я ни в чем не чувствую нужды. И как бы ужасно это ни звучало, не нуждаюсь даже в Филиппо.
– Боже, какая красота эти дюны! – мои глаза полны восхищения. Ветер оставил на белейшем песке рисунки и узоры, которые кажутся творениями художника. Глубоко вдыхаю, и соленый воздух наполняет меня всю.
– Я же тебе говорил, что это того стоило… – напоминает Леонардо, окидывая меня взглядом.
Мне действительно нужно было выйти на открытый воздух, увидеть дневной свет. Да, я люблю свою работу, но она съедает мои глаза, мою кожу: пронизанные влажностью стены, растворители, пыль, леса, кисточки, которые нужно отмывать… Паола вечно наезжает. Мне и правда нужно было оторваться, а здесь настоящий рай: природа и чистая вода.
Пляжный смотритель выходит нам навстречу, у него загорелая кожа – уже в мае – и выгоревшие на солнце волосы. Он организует нам два шезлонга прямо у воды и спрашивает, не хотим ли мы чего-нибудь выпить. Мы заказываем два бокала просекко [43] , и он удаляется. Вокруг нас совсем мало людей: одна мама с маленькими детьми и пожилая пара с обгоревшей красной кожей – наверняка немцы.
Леонардо расстегивает рубашку, подходит к воде и, закатав края брюк, мочит ноги, чтобы почувствовать ее. Он кажется в своей стихии, с его неухоженной щетиной и загорелым торсом Леонардо вполне можно принять за моряка. Потом поворачивается ко мне:
– Ты совсем не хочешь надевать этот купальник?
– А ты?
– Мой уже на мне.
Беру сумку и иду переодеваться в одну из кабинок. Надо признать, что у Леонардо прекрасный вкус: купальник очень красивый – вещь высокого класса. Лямки завязываются на шее – моя любимая модель, поскольку подчеркивает линию плеч (единственную часть моего тела, которая действительно мне нравится, заодно с руками). Благодаря постоянному пребыванию на лесах и стремянках (что требует напряжения мышц), у меня плечи как у пловчихи!
Ну вот, я готова. Теперь нужно просто вернуться, лечь на шезлонг и расслабиться. На мгновение вижу улыбку Филиппо, ямочки, его светло-зеленые глаза, а потом это нежное выражение лица внезапно становится ледяным. Но когда открываю дверь кабинки, солнечный свет ослепляет меня и разом удаляет это видение.