Черная душа его поет.
Прочь с дороги: идет великая жатва! И люди, как рыбы, бьются в агонии. Доносится сверху смех моей сестры. А сумеречные змеи спешат напиться крови, которую щедро льет Янгар. И призрачные крылья наливаются темнотой. Еще немного – и хрустнут они под собственной тяжестью.
– Бей! Бей! Убивай! – Ее голос срывается на визг. И новые люди, послушные воле кейне, спешат ступить на арену. Вот только Янгара не хватит на всех.
И Олли, поняв это, отступает.
– Ты можешь уйти? – Олли отталкивает меня к двери, которая ведет в коридор. Я помню, что за ним ряды клеток, а там… свобода? Вряд ли клетки стерегут.
Мой брат поворачивается на пятках, обломком копья останавливая удар. И бьет в ответ. Клинок вспарывает глотку, и долговязый парень в нарядном парчовом халате падает на песок.
В нем нет души, умирает лишь тело, но я смотрю на его агонию, испытывая одно-единственное желание – закончить ее. Всего-то удар.
Он уже почти мертв, и сердце вот-вот остановится.
– Аану!
Крик Олли возвращает на арену.
– Уходи! Беги!
Он кружит, пытаясь отбиться сразу от двоих. И копье сменил на короткий меч, которым орудует ловко. Но Олли ранен и измотан. Те же, кто идут, повинуясь воле Пиркко, не способны испытывать усталость. И боли они не ощущают.
Я оборачиваюсь к Янгару, но он слишком далеко.
Пляшет.
По песку. По крови. По собственным следам, вывязывая клинком узор за узором. И черные косы мечутся змеями. А лицо исказила гримаса боли.
Из глаз его на меня смотрит бездна, которая улыбается мне.
Бездна знает, что я должна сделать. И я знаю.
Пиркко ждет этого, приплясывая от нетерпения.
– Не смей! – Крик Олли отрезвляет.
Я не буду убивать.
Попробую не убивать.
Медвежья шкура тяжела. А шепот Пиркко пробирает до костей:
– Видишь, Аану, ты такая же, как я. Попробуй, кровь – это вкусно, безумно вкусно… Попробуй и приди ко мне. Мы станем подругами, ты и я. Я поделюсь с тобой городом… людьми… всем…
Ложь. Сумеречнице и самой мало будет.
– Глупая Аану…
Пускай.
Время вдруг становится таким вязким. И единожды пройденная дорога бросается под ноги. Уходит Олли и те двое, что теснят его, выматывая. Остается за гранью Янгар с его клинком и затянувшимся безумием. И даже Пиркко, повисшая на прутьях ограды, исчезает.
Есть лишь песок, я и Гирко с мечом в руке. Подгнившая душа ушла из его глаз, и мне страшно заглядывать в них. Но я смотрю. Он наступает медленно, или просто время идет иначе для нас двоих? Не знаю. Блестит доспех. А клинок в руке темен, словно испачкан чем-то. И Гирко держит его как-то… неудобно, что ли? Руку вывернул.
– Аану! – Голос Олли доносится издалека. – Беги!
Нельзя. Любую дорогу нужно пройти до конца. И я, поднявшись на дыбы, рычу, хотя знаю, что рык не испугает его. Ветер ерошит шерсть, ласкается.
А мой враг заносит руку для удара.
Но я успеваю раньше. Когти с противным хрустом пробивают доспех и грудину. Ломаются ребра. Гирко падает, кувыркается, летит под ноги Янгару…
И тот обрывает танец.
Он поворачивается ко мне, и я вижу, что бездна отступает.
– Аану, – читаю по губам. – Что ты…
Я не хотела убивать! Просто отбросить. Я не знала, что настолько сильна. Мой недавний враг пытается подняться. Он шарит руками по песку, а из носа и рта его идет кровь. Жить ему осталось недолго – мгновение, но и его обрывает клинок Янгара, перерубивший шею.
– Хватит! – Окрик Пиркко пугает сумеречных змей. И нити рвутся. Падают люди-игрушки, еще живые, но бессильные. А хозяйка, оставив ограду, сама ступает на песок. И тот становится пеплом. – Мне надоело.
– Аану… – Олли встает за моим плечом. Он тяжело дышит и зажимает ладонью длинную рваную рану на груди. – Почему ты не ушла?
Потому что она – та, что звалась моей сестрой, – не отпустила бы. И сейчас не отпустит.
Она смотрит на меня.
А я – на мужа.
Янгхаар Каапо стоял на ногах.
Пока еще стоял.
Между мной и Пиркко. Но сил у него осталось лишь на то, чтобы не уронить палаш.
– И что ты будешь делать теперь? – спросила сумеречница. Тени собрались у ее ног – верные псы, готовые броситься на меня по знаку хозяйки.
Вместо ответа я опустилась на четыре лапы.
Все арены похожи друг на друга.
Ограда. Ворота, через которые на арену выгоняют зверье и людей, обреченных убивать друг друга. Песок под ногами. К концу дня он становится мокрым и прилипает к коже. Если сразу не смыть – присыхает намертво.
Толпа.
И тот, кто стоит над толпой.
Безумие давно рвалось с привязи, и Янгар, отвернувшись от жены, позволил себе сойти с ума. Ненадолго. И сознание не ушло, напротив, он вновь видел все и вся, но со стороны, прекрасно сознавая, что происходит.
Вязкое время.
Твердый воздух, который поддавался клинку со странным всхлипом.
Цель.
Распорядитель в расхристанном халате бросается под ноги, пытаясь сбить Янгара, и застывает грудой разноцветного тряпья. Его жизнь легко оборвать, и, завершив удар, клинок возвращается, чтобы столкнуться со сталью.
Звон отдается в ушах. И смех той, что пытается вернуть Янгара.
Она тянется к нему, ластится липкими тенями, клочьями сумрака, пеплом, что падает с неба. Не снег, но похоже на снег.
– Танцуй! – говорит она голосом Хазмата. И тот выступает из-за ее плеча. В руке его хлыст, а перерезанное горло прикрыто шафрановым шарфом.
– Танцуй, песий сын! – вторит Хазмат, поглаживая длинные усы.
Щелкает плеть. Хазмат хохочет. В руке его из ниоткуда появляется длинная трубка, и белесый опиумный дым вползает в мертвые глаза.
– А против меня, мальчишка? Чтобы не в спину, но лицом к лицу!
Вместо плетки – кривой ятаган. Он пляшет в руках Хазмата, рвется, желая уязвить того, кто посмел поднять руку на хозяина.
– Ты мертв, – отвечает Янгар. Но бьет в ответ на удар.
И живой мертвец заходится беззвучным смехом. Дергается кадык, и шарф сползает, обнажая рваную рану с запекшимися краями.
– Мертв… – Хазмат теснит. Он опытный боец и сам не единожды выходил на арену во славу богоравного Айро-паши. – Но я вернулся за тобой. Или ты не знаешь, что и после смерти раб остается служить хозяину?