Меди?
Или клинков, столкнувшихся в смертельной схватке. Мелодия стали, сыгранная на булатных струнах. И голова Вилхо раскалывается от этой музыки. А Пиркко, сжав ладонь до боли, продолжает:
– Муж мой, прости, но сердце мое переполняется болью, когда думаю, что боги способны нас разлучить. Твоя болезнь уже не отступает. И самые умелые лекари не способны ее отогнать. Она рыщет, подобна зверю, терзает тебя и меня лишает покоя…
Остановился паланкин.
А в комнатах душно.
Запретила Пиркко-птичка открывать окна, потому как сквозняки вредили ее дорогому мужу. А солнечный яркий свет вызывал у него головные боли. Велела разжигать камины и принести жаровни, поскольку только очищенный пламенем воздух был годен для слабых его легких. Кидали в огонь ароматные травы, и терпкий их запах кружил голову.
Потом исходило тело, и, сбросив халат, Вилхо позволил рабам препроводить себя к ложу.
– Пусть бы донесли, – прощебетала птичка. – У тебя, мой муж, вновь ноги раздулись, надобно их беречь.
Она подала чашу и сама, без лекаря, вскрыла вену, выпуская черную дурную кровь.
– Я не позволю богам разлучить нас, – сказала Пиркко, и в глазах ее блестели слезы. – Чего бы это ни стоило.
Есть средство, о котором Вилхо еще от отца слышал. Думал, что сказка, но… если жив последний из рода Великого Полоза и стоит по-прежнему Белая башня, то, быть может, и тайник, в башне скрытый, существует? А в тайнике – единственной надеждой, чудом, которым по недомыслию владел недостойный, лежит чешуйка Великого Полоза.
– Заговорит Янгар, – пообещал Вилхо, чувствуя, как перед злостью отступает боль. – Твой отец…
– Мой отец старателен, но… – Пиркко смежила ресницы, скрывая слезы. Знает птичка, как расстраивают они кёнига. У него от вида ее слез в желудке рези начинаются. – Но порой он излишне рьяно выполняет приказы и вполне способен убить Янгара.
Она размотала белые полотна и бережно коснулась стоп. Кожа на них побелела и сделалась тонкой, чувствительной до того, что и мягкие войлочные башмаки причиняли Вилхо мучения. Он и повязки-то терпел сугубо потому, что травяные мази приносили хоть какое-то облегчение.
– Ты же сам видел, муж мой, что Янгар уже почти мертв. Еще немного, и ускользнет его душа в подземный мир, где самое ей место. Но эта душа унесет с собой секрет Белой башни.
Пиркко вытирала ноги мужа и, зачерпывая костяной лопаточкой мазь, накладывала ее поверх белой кожи ровным слоем. Мазь воняла, но была прохладна.
И, поддаваясь прохладе, Вилхо смежил веки.
– Янгхаар Каапо упрям, – сказала Пиркко, отставляя кувшин с мазью. – И с него станется умереть, не проронив ни слова. Он слишком ненавидит… отца… тебя… даже меня, хотя видят боги, что я желала мира с этим человеком.
Кивнул Вилхо, признавая за нею правду.
– Освободи его.
Эти слова Пиркко были столь неожиданны, что замер кёниг.
– Освободи, – повторила Пиркко, глядя в глаза. – Прояви милосердие. Ты взял себе его земли, скот и золото. Печать и месть – вот все, что осталось у Янгара. И будь уверен, что он не отступит от мести, не отдаст тебе последнее сокровище. Однако он полагает, что умрет, и тем держится. Заставь его жить. Его суставы вывернуты, его тело изодрано, а кости сломаны. Он нищ и бессилен. И останется калекой, если только…
Замолчала Пиркко-птичка, позволяя кёнигу самому додумать.
Янгхаар Каапо горд. Не простит он того, что с ним сотворили, мести жаждать будет и пожелает вернуть былую силу, но ни один лекарь не способен помочь тому существу, которое видел Вилхо в подземельях.
– Отпусти его, – в третий раз повторила Пиркко. – И он сам приведет тебя к Печати.
Она была умна, маленькая птичка.
– Мой брат, Талли, хороший охотник. – Она положила голову на колени мужа, и Вилхо нежно коснулся темных волос. – Он проследит, куда отправится Янгхаар Каапо. А за братом последуют люди отца.
И Печать Полоза обретет законного хозяина.
А Вилхо станет здоров.
Это ли не справедливо?
Янгар больше не знал, жив ли он.
Боль.
…и зеленая трава.
Боль.
…синее-синее небо. Жаворонок падает, словно камень.
Снова боль, ничего, кроме боли, и там, на иной стороне мира…
– Где?
Спекшиеся намертво губы, которые не пропустят слова, хотя Янгар сказал бы… Уже сказал бы, только пусть оставят его, позволят просто умереть.
И стыдно за слабость.
– Танцуй! – Хазмат с копьем сам выплясывает у столба, он обнажен, и сухое тело его покрыто множеством шрамов.
– Это мои шрамы!
Хазмат хохочет и, направляя острие в грудь Янгара, повторяет:
– Танцуй!
– Где Печать? – Голос Ерхо Ину пробивается в видение. И черная плеть змеей обвивает шею, где не осталось ни клочка целой кожи. – Отвечай, змееныш!
И плеть сползает по груди, разрастается, превращаясь в Великого Полоза. Стыдно смотреть ему в глаза, но Янгар не способен отвернуться. И Полоз обвивает правнука.
В коконе тепло.
Надежно.
И раздвоенный язык касается щеки Янгара.
– Я жив, – получается сказать, пусть два эти слова и забирают остаток сил.
– Ты жив, – отвечает ему змеедева.
Ее косы паутиной рассыпаются по траве. Пойманные ромашки наливаются золотом, меняются сами травы, и вот уже нет неба, но есть выложенный синим камнем потолок пещеры.
– Потерпи, малыш. Скоро все закончится.
– И я останусь здесь?
С ней можно говорить. И боли почти нет. Только слепят глаза алмазные чешуйки змеедевы.
– Нет, – качает она головой. – Тебе еще рано.
– Я не хочу возвращаться…
Сияют камни на перстнях, которые слишком тяжелы для тонких пальцев матери. Она же снимает с полки очередной ларец, каменный, с высокой крышкой, на которой свернулся кольцом змей. Мама прикасается к нему с опаской.
– Что выбрать? – Она сажает Янгири на колени, и он, зачарованный драгоценными россыпями, пытается считать камни.
Умеет до десяти.
И дважды до десяти, а потом он устал загибать пальцы. Но что-то важное ускользает из памяти. И Янгири задирает голову, силясь рассмотреть мамино лицо. Вот только взгляд останавливается на красном пятне.
– Ты платье вымазала, – говорит Янгар, трогая его.
Липкое. И пахнет нехорошо.
– Ничего, дорогой, мне уже не больно…
Он вдруг вспоминает и, спохватившись, что уже поздно, даже понимая, что уже поздно, спешит сказать: