Была опаска, что люди начнут возвращать билеты в кассу, но этого не сделал никто.
Ну разумеется! Билеты ведь были оплачены Юлией Самойловой – а также организация этого беспрецедентного провала, режиссировал который знаменитый chef dе la claque de Paris, глава клаки Парижа Мишель Марешаль. Он же привез из Франции множество разнообразных «статистов».
Путешествие тоже оплачивала Юлия, которая совершенно изумительным образом умела добиваться своего.
Правда, Беллини пришлось на другой же день выложить немалую сумму, чтобы остановить публикацию в миланских газетах репортажей о провале «Нормы», но цель оправдывала средства. Проскользнуло лишь сообщение, что спектакль перенесен на два месяца.
Повторять его раньше этого срока дирекция отказалась: итальянцы суеверны!
Декорации «Нормы» разобрали, и Ла Скала теперь готовилась к постановке «Корсара» Пачини.
– Ну что? – лукаво спросила Юлия, навестив отца Джованнины и Амацилии. – Я же тебе говорила, а ты, бедняга, не верил! Теперь готов подписать договор?
– Это была просто проверка, – уклончиво ответил Пачини. – Провалы ты умеешь организовывать отлично, но успех – куда более сложная задача. Вот если премьера «Корсара» в Ла Скала пройдет блестяще, тогда, может быть, и поговорим.
Юлия некоторое время смотрела на него в упор своими прекрасными глазами, и Пачини с изумлением обнаружил, что безупречная графиня Самойлова чуточку косит…
Через мгновение мраморная белизна ее лица вдруг сменилась румянцем, и Юлия хрипло, даже чуть задыхаясь, проговорила:
– Или ты сию минуту поклянешься Святой Мадонной и Иисусом Христом, что отдаешь мне девочек, или мои клакёры освищут тебя и втопчут в такую грязь, от которой имя Пачини уже никогда не будет отмыто. Более того, клянусь, что отныне любая твоя премьера будет освистана, да так, что еще годы в ушах звенеть будет.
Только сейчас до Пачини дошло, что косить Юлия стала от гнева!
Ему показалось, что он – злосчастный Парис, дерзнувший не отдать золотое яблоко Юноне и навеки ее прогневивший. Что теперь будет?!
– Конечно, я клянусь… – пролепетал он, не скрывая испуга, – клянусь Святой Мадонной, девочки твои, если «Корсар» будет принят хорошо…
Приступ олимпийского гнева мигом развеялся, Юлия улыбнулась:
– Хорошо?! Ты меня умиляешь… Тебя на руках будут носить в Милане! Можешь не сомневаться!
«Корсар» и в самом деле прошел с блеском! Клака Герардески, которой неизвестная дама под вуалью заплатила баснословную сумму за поддержку спектакля, превзошла на галерке самое себя. Однако всем действом снова руководил Марешаль, а Герардески смиренно учился у этого великого человека.
Хоть Рим и был родиной клаки (если вспомнить о Нероне), однако именно во Франции искусство клакёрства было поднято на должную высоту – с тем изяществом и размахом, которые умеют придавать делу французы. Марешаль являлся истинным маэстро своего дела! При его участии было создано некое «Общество страхования драматических успехов». Именно после этого клакёры стали использоваться отнюдь не только для успеха, но и для провала пьесы. Если стояла такая задача, они должны были отпускать во время спектакля неодобрительные замечания, шипеть, свистеть, топать ногами… и даже откровенно хулиганить, что и было отлично проделано в Милане.
Парижская клака была сложной организацией. В нее входили клакёры разных «профессий»: обычные «аплодёры», иначе говоря, «хлопальщики»; «хохотуны», которые должны были смеяться в комических местах спектакля; «плакальщики», пускавшие слезу и громко всхлипывавшие в самых патетических сценах; «знатоки», которые делали во время спектакля восхищенные замечания относительно игры актеров и обращавшие внимание на тонкости их мастерства. Существовали также «обморочницы» – особая группа женщин-клакёров, которые лишались чувств в самые трогательные или страшные мгновения действия.
Марешаль был первым шефом клаки, который понял: мнение зрителей о спектакле следует создавать еще до поднятия занавеса и непременно поддерживать его во время антрактов.
Мишель Марешаль подходил к своей деятельности очень серьезно. Он всегда присутствовал на генеральной репетиции спектакля и, держа в руках листки с переписанным им самим либретто, ставил в нем карандашом некие кабалистические знаки, понятные лишь ему, отмечая, какие места спектакля надо «подогреть» и какие средства лучше для этого использовать. Он с необыкновенной точностью и чутьем опытного постановщика рассчитывал, где должны звучать аплодисменты и какой силы, где необходимы восторженные крики, а где плач… Он создавал партитуру своего спектакля в спектакле!
Собственно, клака Марешаля работала не только в театре, но и в модных местах – кафе, на бульварах, где клакёры заводили разговоры о премьере…
Стараниями Марешаля успех «Корсара» был исключительный! Пачини и в самом деле вынесли из театра на руках. Кто нес – не суть важно, главное – несли. Совершенно, как обещала Юлия! Некуда было деваться, пришлось слово держать: отныне Джованнина и Амацилия Пачини официально считались воспитанницами русской графини Юлии Самойловой.
Теперь можно было и в Россию воротиться…
Но, чтобы вполне насладиться своим триумфом, Юлия привезла к Брюллову двух своихдевочек и потребовала написать их портреты.
Брюллов был так счастлив снова увидеть Юлию, снова заключить ее в свои объятия, что создал четыре безусловных шедевра.
Сама Юлия стала моделью для сверкающей нагой «Вирсавии». Был создан прелестный, прозрачный акварельный портрет Джованнины Пачини. Джованнина и Амацилия вместе запечатлены на картине «Всадница», так и пышущей той роскошной жизнью, которую Юлия создала для своих недавно обретенных дочерей. Но в особенный, почти экстатический восторг итальянская публика пришла от портрета «Графиня Юлия Самойлова с воспитанницей Джованниной Пачини и арапчонком», а его создателя теперь взахлеб сравнивали с гениальными Рубенcом и Ван Дейком.
Красота Юлии на этом полотне не поддается никакому описанию. Слова меркнут… и становится понятно, что каждая картина в самом деле была написана двумя этими любящими людьми совместно: кистью Брюллова – и сияющей красотой Юлии Самойловой.
В 1835 году Брюллов был отозван в Петербург – Россия жаждала увенчать его лавровым венком.
Вернувшись в Петербург, художник был принят Николаем I, а потом начал работу над историческим полотном «Осада Пскова». Для этого через две недели после торжеств в Академии художеств в его честь, состоявшихся 11 июня, он отбыл в Псков.
Работа над картиной продолжалась почти восемь лет, но так и не была завершена. Мечта Брюллова – создать более значительное, чем «Последний день Помпеи», произведение – не сбылась, поэтому он не обращался больше к историческим сюжетам.
Зато за это время Брюллов написал, создал целую галерею портретов своих современников, которые принадлежат к его удачам: княгини Елизаветы Павловны Салтыковой, графа Антония Перовского (писателя Антона Погорельского), Василия Андреевича Жуковского, Ивана Андреевича Крылова.