— Мой драгоценный Хорвати! — ответил кардинал, в голосе которого холодные нотки презрительности сменились заискивающей елейностью. — Прошу извинить меня. Я никак не думал оскорбить ваш орден. Он, бесспорно, послужил действенным оружием в борьбе за христианские ценности. Но, право же, я испытываю смущение. Разве это не непосильная задача — обелить имя, которое столь сильно запятнано? Нет никакого сомнения в том, что повсюду известно о жестокости и порочности Дракулы.
— То, о чем говорят повсюду, придумали люди, одержавшие над ним верх. — Голос графа тоже смягчился. — Власть их велика, они контролируют любое значимое издание. Поэтому клевета и распространилась столь широко. — Он указал на стол, на котором лежала груда памфлетов. — Если понтифик дарует прощение Дракуле, то затем в Риме и в Буде можно напечатать брошюры с другими историями, иным изложением событий, которое соответствовало бы правде.
Кардинал улыбнулся, хотя бы для видимости.
— Вы имеете в виду историческую правду? Но я всегда спрашивал себя: а что это такое? Допустим, мы здесь добьемся чего-либо. Будет ли это правда или опять-таки всего лишь версия, соответствующая нашим устремлениям? — Он вздохнул. — Но вы совершенно правы, граф Хорвати. Печатная продукция — это оружие, такое же острое, как палаш или секира, иногда даже острее. Если бы у дьявола была возможность напечатать Библию, то был бы он так непопулярен, как теперь?
Легат улыбнулся, взглянул на Петру, который стоял с открытым ртом, потом наклонился и спросил:
— А какова она, истина, которую вы собираетесь рассказать всем?
— Та, которую мы услышим, — ответил граф. — Возможно, что чудовища вовсе и не существовало, оно — порождение россказней. Стоит учесть, что турки утвердились в Италии, в Отранто. Штандарт султана поднят над стенами захваченного Константинополя, и неизвестно, куда он двинет свои армии. Так разве это не та самая история, которая необходима именно сейчас? Разве не ее жаждут услышать те, кто отчаялся?
Гримани снова откинулся в кресле, на его лице заиграла примирительная улыбка.
Он начал отвечать, говорил медленно, голос его звучал отчетливо и ясно, для записи:
— Очень хорошо, граф. Я признаю, что времена действительно опасные. Вы попросили меня выступить судьей. Тогда позвольте мне начать. — Он указал на исповедальни. — Кто ожидает там, за занавесями? Почему именно они выбраны для того, чтобы рассказать нам эту историю?
— Пусть эти люди ответят сами. — Граф подтолкнул Петру вперед.
Спатар громко постучал в первую исповедальню.
— Кто ты? — спросил он.
Рыцарь слышал голоса, но с трудом различал, раздаются они наяву или в его мыслях. Слишком много впечатлений навалилось на него в этот день. Неожиданно до него донесся голос одного из судей. Он понял, что этот человек находится совсем рядом с ним, и вспомнил, что встречал его прежде, в те дни, когда мог видеть и совершать деяния, за которые теперь наказан. Это открытие, а заодно и неожиданно нахлынувшее осознание того, что его освободили от темноты, совершенно парализовали мозг заключенного, который и без того долгие годы балансировал на грани безумия.
— Меня зовут Ион Тремблак, — произнес он и только потом понял, что это на самом деле так.
В этот же миг вскрикнул граф, вспомнивший его, женщина в крайней исповедальне и отшельник — в средней.
А Петру продолжал:
— Как ты узнал Дракулу, прежнего воеводу Валахии, чью историю мы бы хотели сегодня услышать?
— Я знал его с детства, постоянно, на каждом шагу был рядом с ним, скакал с ним стремя в стремя на охоте и на войне. Я разделил с ним муки и триумф, был его ближайшим другом. — Человек заплакал. — И я предал его.
Повисло короткое молчание. Его прерывали рыдания, доносящиеся из второй исповедальни, и Хорвати повернулся к ней.
— А вы, дама, — спросил Петру, — кто вы?
Женщина сидела в исповедальне, тоже слушала и старалась осмыслить происходящее. Она всегда знала, что однажды наступит такой день, когда ей придется ответить за прегрешения. Монахиня была готова, спокойна, на все согласна, пока не услышала голос единственного человека, которого она когда-то называла другом и уже давно считала мертвым.
Женщина глубоко вздохнула, чтобы успокоить себя, стерла слезы с лица, собралась с духом и ответила:
— Меня много лет знали только как настоятельницу монастыря сестер милосердия в Клежани, но и в одежде монахини я всегда оставалась Илоной Ференц. Я любила Влада Дракулу с того самого момента, как впервые увидела его, будучи рабыней султана, и до рокового часа, когда приготовила тело моего князя, чтобы предать его земле. Он тоже любил меня.
Теперь уже вскрикнул от неожиданности рыцарь, рыдающий в первой исповедальне. Ион снова не мог поверить в то, что все происходит на самом деле. Ведь женщина, которая только что говорила, была мертва. Он сам видел, как ее зверски убили. Тремблак стонал в полный голос и бился головой о стенки исповедальни.
Из последней, третьей кабинки не доносилось ни звука.
Петру постучал в нее, но отшельник не пошевелился.
— А вы? Говорите! Мой господин, я думаю, он не может говорить. Отшельник много лет прожил в пещере, затерянной в горах, и никто никогда не слышал его голоса.
Хорвати наклонился и громко спросил:
— Слышите меня? Скажите нам, кто вы такой и какое отношение имели к человеку, которого мы здесь собираемся судить.
Перья перестали скрипеть. Повисла тишина, молчание затягивалось.
Петру уже собирался войти в исповедальню и тащить отшельника в дальний конец зала, где были приготовлены орудия пыток, но в этот момент раздался голос, грубоватый и очень слабый от долгого молчания:
— Я знал его в некотором смысле даже лучше, чем кто-либо другой, слышал о каждом деянии, которое он совершил, и знаю, почему Влад Дракула поступал так.
Потом голос зазвучал увереннее:
— Мое имя — брат Василий. Я был его духовником.
Перья одно за другим снова задвигались, писцы усердно заносили на пергамент последние слова отшельника.
— Интересно, — произнес кардинал. — Даже если оставить на какое-то время в стороне тот факт, что ты собираешься предать огласке тайны исповеди. — Он распрямился в кресле. — Ладно. Так кто из них будет говорить первым? Кто начнет историю Дракулы?
Ион Тремблак подался вперед. Его лицо показалось из-за откинутой занавески.
— Я начну, — сказал он поспешно.
Этот человек ждал очень долго, пять лет провел в полной темноте. Сейчас и здесь он мог видеть свет, пусть даже чуть-чуть. В комнате находился священник, а сам Ион сидел в исповедальне.
Ничего, что византийская церковь эти кабинки не использует. Ион полагал, что Бог, православный, католический, любой другой, давно уже отказался от него. Но это был единственный шанс раскаяться, обратить на себя внимание Господа и получить прощение за свои немалые грехи.