Book.

— Мы приближаемся к Спящим, — отметила она.

— Ага, мисс, — согласился Сахарок, который нервничал все сильнее и сильнее по мере того, как они продвигались к своей цели. — Недолго осталось. Ну ладно, я свое дело сделал, и если никто не против…

Но взгляд Мэдди упал на что-то, на светящуюся точку, слишком бледную, чтобы оказаться пламенем костра, и слишком яркую, чтобы быть отражением на камне.

— Да это же дневной свет! — Ее лицо просияло.

Сахарок поразмыслил, не поправить ли ее слова, затем пожал плечами.

— Это Спящие, мисс, — тихо произнес он.

И в этот миг его отвага окончательно истощилась. Он многое мог вынести, но с него довольно. Для всякого гоблина настает время собирать остатки смелости и бежать. Сахарок-и-кулёк повернулся и припустил.

Мэдди подскочила к свету, слишком возбужденная, чтобы задумываться о дезертирстве Сахарка или о том, что свет на самом деле вовсе не похож на дневной. Он был холодным и серебристым, как бледный краешек летнего предвестника рассвета. Он был слабым, но вездесущим. Мэдди видела, что он окутывает стены коридора молочным свечением, выхватывая частицы слюды в скале и подсвечивая струйки пара, которые вылетали изо рта Мэдди в морозный воздух.

Теперь она увидела, что перед ней пещера. Коридор расширился, превратился скорее в тоннель, а затем оборвался. Мэдди, которая считала себя привыкшей к чудесам после приключений под холмом, протяжно вздохнула от удивления. Пещера была безгранична. Девочка слышала рассказы об огромных соборах в Крае Света, соборах, больших, как города, со стеклянными шпилями, и в ее воображении они чем-то походили на эту пещеру. Тем не менее прозрачная громада пространства едва не сокрушила Мэдди. Внизу простиралось колючее море светящегося голубого льда, над ним вздымались своды с тысячами поразительных завитков и вееров, поднятые на невообразимую высоту прозрачными колоннами, широкими, как амбарные двери.

Пещера была бесконечна — по крайней мере, так поначалу казалось, — и свет словно был пойман в древний лед, свет, сиявший, будто средоточие звезд.

Мэдди долго смотрела, затаив дыхание. Над головой кое-где проглядывало небо, тонкий ломтик луны рисовался на клочке темноты. Из щелей в сводах падали сосульки, с грохотом ныряли вниз, на сотни футов, и повисали кристаллами у нее над головой. «Если я брошу камень… — Мэдди внезапно пробрал озноб. — Или хотя бы повышу голос…»

Но сосульки были наименьшим из тысячи чудес, наполняющих пещеру. Там были филигранные нити не толще паутины, стеклянные цветы с лепестками из замерзшего тумана. Сапфиры и изумруды росли из стен; акров пола, более гладкого, чем мрамор, хватило бы и миллиону танцующих принцесс.

А свет, он светил отовсюду, чистый, холодный, безжалостный. Когда глаза привыкли, Мэдди увидела, что он состоит из следов-подписей. Их были тысячи, они прошивали восторженный воздух во всех направлениях. Мэдди никогда, ни разу в жизни не видела столько подписей.

Их яркость лишила ее дара речи. «Боги живые, — подумала девочка, — Одноглазый ярок, Локи еще ярче, но по сравнению с этим они лишь свечи в солнечный день».

С широко распахнутыми глазами она двинулась глубже в пещеру. Каждый шаг дарил ей новые чудеса. Мэдди едва могла дышать, едва могла даже думать — от удивления. Затем она увидела перед собой то, что мгновенно затмило все остальное: грубо высеченный блок голубого льда с тонкими колоннами по четырем углам. Мэдди вгляделась получше — и закричала, увидев замурованное глубоко подо льдом то, что могло быть только…

Лицом.

В полях к востоку от леса Медвежат Одноглазый наблюдал за птицами. В особенности за одной: маленьким коричневым ястребом, быстро и низко носящимся над полями. На охотничье поведение не похоже, думал Один, хотя добычи вокруг, несомненно, хватает. Нет, этот ястреб летал, словно чуял хищника, хотя так далеко от гор орлов нет, а только орел способен победить ястреба.

Ястреба. Но какого?

Это не птица.

Одноглазый практически сразу скорее почувствовал это, чем увидел. В движениях ястреба, быть может, или в скорости его полета, или в его цветах, каракулями покрывших небо, — наполовину скрытых садящимся солнцем, но таких же знакомых Одноглазому, как его собственные.

Локи.

Так предатель выжил! Один не слишком удивился — Локи имел обыкновение выходить сухим из воды, и этот ястреб всегда был его любимым обличьем. Но что, Хель побери, он делает здесь и сейчас? Локи лучше, чем кто бы то ни было, понимал, сколь безрассудно в Надземном мире выставлять свои цвета напоказ. Но вот он, ясным днем, и так спешит, что даже не прячет следы.

В былые времена, разумеется, Один сбил бы птицу единственной мыслью-руной. Сейчас и на таком расстоянии нечего даже пытаться. Руны, которые когда-то были для него детской игрой, теперь отнимали столько сил, сколько он с трудом мог себе позволить. Но Локи — дитя Хаоса; согласованность действий у него в крови.

Что заставило Локи оставить холм? Экзаменатор и его заклинания? Как бы не так. Никакой экзаменатор не смог бы выгнать Обманщика из крепости, Локи не привык паниковать попусту. Да и с какой стати ему оставлять базу? И зачем лететь не куда-нибудь, а к Спящим?

Одноглазый покинул поля через прореху в изгороди. Огибая лес Медвежат по краю, он все косился вслед спешащему ястребу. Западная дорога была совершенно пустынна, низкое солнце светило на пятнистую землю, и длинная тень ползла за Одином. На холме горел костер. Жители Мэлбри праздновали.

Одноглазый чуть помедлил. Он не хотел уходить с холма Красной Лошади, где Мэдди, несомненно, будет искать его. Но появление Локи в Надземном мире — слишком тревожный признак, чтобы не обращать на него внимания.

Он достал мешочек с рунами и попытал судьбу на обочине западной дороги.

Ему выпала перевернутая Ос, означающая асов:

крест-накрест с Хагал, Разрушительницей:

с Иса и Кен друг против друга:

и, наконец, его собственная руна, перевернутая Райдо, крест-накрест с Наудр, Связующей, руной Мира мертвых — руной Смерти: