— Ваша соседка как раз из таких людей. — Каро поджала губы, намазанные розовой помадой. — Ей принадлежит добрая половина земель между нами и Мародом, но доходов от вина едва хватает, чтобы душа не рассталась с телом. Прячется в этом своем старом доме круглый год, словечком ни с кем не перемолвится. И бедный ребенок заточен вместе с ней…
Туанетта и Жессика кивнули, а Клермон налил еще кофе.
— Ребенок?
Ничто в кратком знакомстве Джея с Маризой д'Апи не навело его на мысль, что она может быть матерью.
— Да, девочка. Но ее никто не видел. Она не ходит в школу. И в церкви мы их ни разу не замечали. Мы пытались было намекнуть, — Каро сморщилась, — но ее мать разразилась оскорблениями, весьма, должна заметить, отвратительными.
Остальные женщины согласно заухали. Жессика придвинулась еще ближе, и на Джея пахнуло духами — кажется, «Пуазоном» — от ее коротко стриженных светлых волос.
— С бабушкой ей было бы лучше, — возгласила Туанетта. — По крайней мере, ее бы любили, детям это так необходимо. Мирей безумно любила Тони.
Тони, пояснила Каро, был мужем Маризы.
— Но она ни за что не отдаст ей ребенка, — сказала Жессика. — Думаю, она не отпускает дочку только потому, что знает, как это неприятно Мирей. И конечно, мы слишком не от мира сего, чтобы обращать внимание на слова старухи.
— Предполагается, что это был несчастный случай, — зловеще продолжала Каро. — В смысле, им пришлось так сказать, а куда деваться? Даже Мирей подыграла, из-за похорон. Сказали, что его ружье взорвалось, когда патрон застрял в патроннике. Но все знают, что эта женщина его довела. Разве что курок сама не спустила. Если дело касается ее, я поверю во что угодно. Во что угодно.
Разговор начал раздражать Джея. Вернулась головная боль. Совсем не этого он ожидал от Ланскне, сказал он себе, совсем не этого светского яда, злорадного равнодушия под маской изящества. Он приехал в Ланскне не для того, чтобы это слушать. Его книге — если она когда-нибудь явится на свет — это не нужно. Легкость, с которой он написал первые двадцать страниц на обороте «Отважного Кортеса», это доказала. Джей хотел, чтобы яблочноликие женщины собирали травы в садах. Он мечтал о французской идиллии, о сидре, о беззаботном противоядии от Джо.
Но все же нечто странным образом затягивало в самой истории, в трех женских лицах, что склонились над ним в одинаковом лисьем наслаждении: глаза сощурены, рты широко обведены помадой вокруг белых ухоженных зубов. Старая история, даже не оригинальная, и все же она увлекла его. Странное чувство — будто невидимая рука ухватила и дернула нутро — не было совсем уж неприятным.
— И что дальше? — поторопил он.
— Она постоянно его пилила. — Жессика перехватила нить повествования. — Даже когда они только поженились. Он был таким беззаботным, милым парнем. Крупный такой, но, клянусь, он ее боялся. Ей все сходило с рук. А когда родилась малышка, она стала еще хуже. Никогда не улыбалась. Никогда ни с кем не дружила. А ругань с Мирей! Честное слово, их крики были слышны на другом конце деревни.
— Вот что привело его к печальному концу: ругань.
— Бедняжка Тони.
— Она нашла его в сенном сарае — то, что от него осталось. Ему полголовы снесло выстрелом. Она положила малышку в кроватку и поехала в деревню за помовдью на мопеде, спокойная, как танк. И на похоронах, когда все плакали, — Каро покачала головой, — была холодна как лед. Ни словечка, ни слезинки. Заказала ему самые простецкие, самые дешевые похороны. А когда Мирей предложила денег на что-нибудь получше — боже! Ну и скандал она закатила!
Мирей, как понял Джей, была свекровью Маризы. За прошедшие с тех пор шесть лет Мирей, которой стукнул семьдесят один год и которая страдала от хронического артрита, ни разу не говорила с внучкой и даже не видела ее, разве что издали.
Мариза вернула после смерти мужа девичью фамилию. Она явно ненавидела всех жителей деревни столь страстно, что нанимала на работу исключительно бродяг, и то при условии, что весь срок контракта они есть и спать будут на ферме. Неизбежно пошли слухи.
— Ну, все равно вы вряд ли будете часто видеться, — закончила Туанетта. — Она ни с кем не говорит. Даже за покупками раз в неделю ездит в Ла-Першери. Наверняка оставит вас в покое.
Джей ушел домой, отказавшись от предложений Жессики и Каро отвезти его на машине. Около двух, ночь свежа и тиха. Голова была необычайно легкой, и, хотя луны не было, небо усыпали звезды. Обогнув главную площадь и двинувшись вниз по холму к Мароду, он с некоторым удивлением осознал, насколько вокруг темно. Последний уличный фонарь стоял перед кафе «Марод», и у подножия холма река, болота, заброшенные домики, беспорядочно разбросанные вдоль реки, тонули в тени так глубоко, что Джей практически ослеп. Но к тому времени, как он подошел к реке, глаза его уже привыкли к темноте. Он перешел вброд, прислушиваясь к «хиссссш» воды, набегающей на берег. Он нашел тропинку через поля и зашагал к дороге, где длинная аллея деревьев рисовалась черным на фиолетовом небе. Вокруг бурлило море звуков: ночные создания, далекая сова, но в основном ветер и шелест листьев, от которых зрение отвлекает нас.
Прохладный воздух вытеснил дым и алкоголь из головы. Джей проснулся, обрел бдительность, готов был идти всю ночь. Он шел и все упорнее возвращался мыслями к последней части вечерней беседы. Что-то крылось в этой истории, уродливой в своей наготе; что-то привлекало его. Как примитивно. Нутряно. Женщина, живущая наедине со своими секретами; мужчина, погибший в сенном сарае; зловещий треугольник матери, бабки, дочери… И эта славная, грубая земля вокруг, эти вина, сады, реки, эти побеленные дома, вдовы в черных платках, мужчины в комбинезонах, с обвислыми, коричневыми от табака усами. Резко пахло тимьяном. Он рос сорняком вдоль обочин. Тимьян хорош для памяти, говаривал Джо. Он варил из тимьяна сироп, который хранил потом в бутылке в кладовой. Две чайные ложки каждое утро натощак. Прозрачная зеленоватая жидкость пахла совсем как ночной воздух в окрестностях Ланскне, свежо, землисто, навевая тоску по прошлому, напоминая о летних днях, проведенных за прополкой в саду, под радио.
Внезапно Джею захотелось домой. У него зачесались руки. Он жаждал опустить их на клавиши машинки, услышать, как древний механизм гремит в звездной тишине. Больше всего на свете он хотел ухватить историю за хвост.
Джо ждал его, вытянувшись на раскладушке, сплетя руки за головой. Он оставил ботинки в изножье, но старую шахтерскую кепку не снял, а только ухарски сдвинул на затылок. Желтая наклейка спереди гласила: «Без угля людям никуда».
Джей не удивился. Злость его испарилась, уступив место некому подобию радости; он как будто ожидал увидеть Джо — призрачное видение становилось привычным, Джей уже предвкушал его, становясь…
Будничное волшебство.
Он сел за пишущую машинку. История захватила его, и он печатал быстро, пальцы молотили по клавишам. Он без передыху печатал больше двух часов, лист за листом скармливая «Отважного Кортеса» агрегату, переводя, переворачивая с ног на голову своей собственной любительской алхимией. Слова мчались по бумаге во весь опор, он едва за ними поспевал. Время от времени он останавливался, смутно сознавая присутствие Джо на кровати, рядом, хотя старик помалкивал, пока Джей работал. В какой-то миг потянуло дымком: Джо закурил. Около пяти утра Джей заварил в кухне кофе, а вернувшись к машинке, заметил — странно разочарованный, — что старик исчез.