«Чисто», — шепнул лазутчик.
Поднялся к себе. Открыл дверь своей комнаты. Огляделся. Вошел.
«Гостей не было. Выжидают, — констатировал лазутчик. — Что ж, и нам торопиться некуда…»
«Некуда? Я вообще-то рассчитывал завтра домой…» растерянно пробормотал лекарь.
«Теперь я рассчитываю, сэр доктор, а ты отдохни немного. Я ж тебе не лезу под руку, когда ты операцию делаешь?»
«Прости».
«Опять. Обратись с этой просьбой на небеса, там у вас с этим делом просто. А сейчас заткнись и не мешай!»
— Мой господин, я совершенно уверен… троаннское и олбарийское направления можно оставить. Нет смысла также продолжать поиски в Арсалии и Соане. В Ледгунде нет и следа того, что мы ищем. В Каринтии мы бы это уже нашли. Остается лишь марлецийский след. Ну, и сама Фаласса, конечно. Впрочем, в Фалассе у нас мало шансов.
— Значит, создайте их заново, эти ваши «шансы». Так позорно провалить столь блестящую операцию! В один день, в один час испортить то, что готовилось годами. Если эти ваши поиски не увенчаются успехом… вы знаете, что вас ждет.
— Знаю, мой господин.
— Кстати… недаром говорят, что все дороги ведут в Марлецийский университет, но верно и обратное… из оного университета дороги ведут во все стороны. И если то, что мы ищем, попадет в означенный университет… оттуда оно может отправиться куда угодно! Вот тогда у вас действительно не останется шансов. Подумайте об этом. Вы — опытный профессионал, и я бы желал работать с вами еще долгие годы.
— Да, господин.
* * *
«Поди в университетскую лавку, купи словарь фалестрийского», — буркнул лазутчик.
«Фаласского, — поправил его лекарь. — А зачем?»
«Или, олбарийски говоря, — фаластымского, — усмехнулся лазутчик. — А затем, что ты мне мешаешь. Займись своим подарком и успокойся наконец!»
«Ты имеешь в виду — книгу?»
«Да. Я имею в виду книгу. Займись переводом, поиском неведомых тебе способов лечить насморк, ты это любишь. Увлечешься и перестанешь под ногами путаться!»
«Но… в книге есть перевод! С фаласского на марлецийский. Ты что, не заметил, сэр лазутчик?!»
«Сам ты сэр! Перевод может быть неполон, неточен, и вообще… тебе твой профессор что сказал? Смотри, а то ведь и впрямь экзамен завалишь, студент. В общем, займись делом и не мешай!»
«Я тебе мешаю? — возмутился лекарь. — Ты ж ничего не делаешь!»
«Вот именно, — веско проговорил лазутчик. — Я ничего не делаю. Точней, делаю ничего. Это очень серьезное и ответственное занятие. С ним не каждый справится. А ты — мешаешь!»
«Хорошенькое занятие для лазутчика! Я, признаться, как-то иначе представлял себе вашу работу», — съязвил лекарь.
«Я предоставляю первый ход противнику, — поморщившись, пояснил лазутчик. — Выжидаю. А ты суетишься. Все время о разной ерунде думаешь».
«А то, что я куда-то пойду, не помешает твоему ничегонеделанию?»
«Твои сумбурные размышления мешают куда больше. Иди давай, хватит спорить».
Когда в кожаный кошель продавца скользнули монеты, а в руки Шарца перекочевал почти новый словарь фаласского наречия с пространными марлецийскими комментариями, даже cэp Хьюго почувствовал, как возросло давление незримых взглядов. А Шварцштайн Винтерхальтер у него в голове удовлетворенно улыбнулся. Потянулся. Плечи расправил. Хорошо ему.
«Так-так-так… так вот оно в чем дело!» — улыбался лазутчик.
«В этой книге, да?» — спросил лекарь.
«Займись переводом, коротышка, — откликнулся лазутчик, весь такой довольный и слегка загадочный. — Эта история и в самом деле становится интересной! Оч-чень интересной… Кстати, твой любимый профессор… он не…»
«Не смей подозревать профессора Брессака! — вспыхнул бывший марлецийский студент. — Он бы никогда…»
«Я не подозреваю… я прокидываю варианты…» — поморщился лазутчик.
«Прокидывай какие-нибудь другие!» — рычал лекарь.
«Я прокидываю все, коротышка. Все, сколько их есть. И можешь не возмущаться. Это ты у нас благородный сэр, а мне чести и достоинства по роду занятий не положено, знаешь ли… Впрочем, профессор и правда, скорей всего, ни при чем. Напротив — то, что он подарил тебе эту книгу, вероятно, спасло его от… быть может, даже от гибели. Так что можешь считать, что ты спас его дважды, сэр доктор».
«А что может быть такого с этой книгой?»
«А ты переведи ее, тогда и узнаешь».
«Думаешь, там какая-нибудь важная тайна?»
«Может быть, и нет. Но те, что следят за нами, надеются, что тайна все-таки есть. И теперь они пуще всего боятся, что ты докопаешься до нее первый. Чувствуешь, как сгущается чужая ненависть? Даже такой тупица, как ты, должен почувствовать».
«Попробуй тут не почувствовать! А за тупицу ответишь!»
«В другой раз, коротышка! Занят я. Да и у тебя дело есть. Важное, между прочим, дело!»
* * *
— Что скажешь, раб?
— Мы нашли то, что искали, о беседующий с Бесконечными ослепительный господин! Мы нашли ее!
— Нашли? И это все?! Я надеялся услышать, что вы ее уже уничтожили!
— Смилуйся, ослепительный господин! Найти ее было не так просто! У этих… лишенных истинного света варваров так много вонючих куч мусора, которые заменяют им настоящие города… Среди их вони и дикости трудно отыскать необходимое.
— Ты смеешь мне возражать, раб?! Если б было легко, я послал бы десяток наложников, а не вас, храмовую стражу, лучших из лучших!
— Прости, господин!
— И не подумаю. Проси пощады у тех, кто стоит за моей спиной. Ибо могуч и страшен их гнев, и не своей волей я караю и милую. Но, впрочем, вот что… Их незримая мудрость повелевает дать вам всем еще один шанс. Ровно столько времени, сколько вы уже растратили впустую. И помните, она должна умереть! Во имя Тех, кто вечно смотрит на нас! Ступай.
— Во имя Тех, кто смотрит… Благодарю, господин…
— Ступай, я сказал…
* * *
Эта книга… она восхитительна! Изумительная, непревзойденная вязь фаласского письма, сама по себе почти живопись… или нет! Музыка. Шарц почти слышал, как звучат эти переливы чужого языка, то нежно капельные, то тягуче медовые, вспыхивая жарким костром, стекая бледным светом луны, улыбаясь звездами… слышал… слышал и повторял, чуть дыша, жалея, что у него нет такого голоса, что его голос никогда не будет звучать достаточно хорошо, чтобы пропеть все эти песни… а ведь он еще ни слова не разобрал, не перевел, красоты чужой записи слов заворожили его, ему достаточно было просто смотреть…