Смерть мрачно глядела из открытой раны. Она не собиралась сдаваться. Она отрастила чудовищные жвала, щупальца и клешни. Она встала в боевую стойку и сделала первый выпад. Умелые руки врача встретили ее холодным блеском скальпеля. Смерть заплела в фантастических пируэтах тысячу своих конечностей, оскалила тысячу зубастых пастей и прыгнула сразу со всех сторон. Но лекарь встретил ее с яростным спокойствием и терпеливой отвагой. И ей пришлось отступить. Пядь за пядью она сдавала свои позиции. Все ее контратаки оказались бесплодны, все поползновения тотчас пресекались. Наконец ее загнали в угол и немедленно ампутировали. Ледяной высверк склянки с обеззараживающим эликсиром… Незримую лекарскую сумку покинули иглы с нитками. Шарц начал шить. Вдох, выдох, языки костра на краю восприятия, еще вдох…
Шарц вытер блестящее от пота лицо окровавленной ладонью и улыбнулся.
— Он… будет жить? — жарко прошептал Эрик.
— Обязательно, — устало ответил учитель.
И тогда Эрик вдруг разрыдался. Он и сам не мог понять, отчего плачет, но и остановиться он тоже не мог.
— Ну-ну… — Рука учителя ласково похлопала по плечу, и Эрик не выдержал. Уткнувшись Шарцу куда-то в макушку, он дал волю слезам.
— У него рыжие волосы, учитель… — давясь слезами, шептал он. — Рыжие, понимаешь?! И лицо… ему больно было… На самом деле больно! У тех, кого я убивал, не было никаких лиц! И волос не было! Никогда не было! Никогда! То есть они, конечно, были, это я, дурак, думал, что их нет! А они были! Были! Я убивал людей с волосами, с лицами… я и тебя убить пытался… дурак я!
Он замолк, внезапно сообразив, что кричит. Громко, в голос, совершенно не думая о том, что его могут услышать.
"Один волос тебе до безумия остался, один волос… — сказал некто в глубине его сути. — Этот проклятый гном заставил тебя все забыть. Все навыки, все умения. Ты рыдаешь и орешь, как истеричный мальчишка! Осталось совсем немного — научиться пускать слюни и молоть всякую чушь".
"Почему же я вижу цвет волос больного, которого он лечит, даже если этого больного и вовсе не существует? Почему я чувствую эту несуществующую боль? — сам с собой заспорил Эрик. — Почему я никогда не видел лиц тех, кого убивал? Не видел, даже если это происходило на самом деле? Почему им никогда не было больно? Почему я не чувствовал этой боли?!"
"Проклятый гном хитер, — послышался ответ. — Кто знает, какие цели он на самом деле преследует? А ты раскис, растаял… еще поцелуйся с ним, размазня!"
Ледяное спокойствие затопило Эрика. Он отодвинулся от наставника и медленно-медленно выдохнул.
— Простите меня, наставник, — сухо промолвил он. — Я виноват. Этого больше не повторится.
Наставник смотрел на него хитрыми глазами и молчал.
— Что? Человечек покою не дает? — вдруг спросил он и подмигнул.
Эрик чуть не подпрыгнул от неожиданности.
— Ка-какой человечек?! — растерянно выдохнул он.
— У каждого из нас, что у меня, что у тебя, в голове сидит ма-а-аленький такой человечек. — Шарц пальцами показал, насколько маленький. — Не знаю, как ты зовешь своего, а я своего зову попросту — лазутчик. Или — петрийский шпион. Как у меня настроение выпадет, так и зову. Они — это все, чему нас наши наставники научили, а также все, что в процессе этой работы усвоили мы сами. Они — это очень большая наша часть. Подчас слишком большая. Ну а им самим кажется, что они — это и все, что в нас есть. А остального просто не существует. Или оно лишнее, и его убрать следует. И вот мой человечек прямо-таки слышит, как твой говорит тебе: "Не доверяй этому проходимцу гному, он нарочно все это с тобой делает, а потом все равно предаст и бросит на корм псам!"
Эрик замер. Застыл с открытым ртом.
— Твой человечек не дает тебе свободно творить, хватает тебя за руку, — продолжал меж тем Шарц.
"Не даю тебе свихнуться", — пробормотал голос в голове.
"Человечек?"
"Сам ты человечек, я и есть ты! Не слушай этого болтуна гнома. Он и сам, должно быть, спятил, и тебя с ума сведет".
— А сейчас он тебе советует заткнуть уши! — рассмеялся Шарц. — Но я тебя, знаешь ли, не для того сюда привел, чтоб ругаться с коллегой. Костер догорает. Сейчас я вновь стану делать разные операции на отсутствующих больных, а ты… на меня ты еще насмотришься, следи пока, что делает моя тень…
И пока не погас огонь, на снегу плясала тень лекаря, черная на белом, словно безумная ожившая гравюра, исцеляя, спасая, сражаясь со смертью.
В немом восхищении Эрик смотрел на этот пронзительный танец, зная, что никогда его не забудет.
Потому что такое не забывается.
* * *
Обратный путь не занял много времени. Караульные при замковых воротах встретили их бодрым приветствием и улыбками. Меньше одной стражи прошло с момента, когда сэр доктор заглянул к своему ученику с предложением прогуляться. Меньше одной стражи и куда больше одной жизни. Замковая калитка со скрипом закрылась.
— По делу, разумеется, — шутливо отвечал наставник на расспросы караульных. — Или вы думаете, что мне по ночам заняться нечем, что я почем зря по сугробам шастаю?
— Есть, конечно, — улыбаясь, соглашались стражники. — С такой женой, да чтоб ночью заняться было нечем…
— Вот-вот, — кивал наставник. — А уж какая замечательная у меня дома подушка, вы просто не поверите! Впрочем, ночной страже о подушках рассказывать — грех великий. С меня пиво, ребята!
— Штрафное! — довольно басил начальник караула. — Так и запишем! Сэр доктор угощает всю нашу смену!
В шутливом ужасе Шарц схватился за голову. А с неба опять пошел снег.
* * *
— Пойдем, Эрик, — наконец сказал наставник, и они направились к дому.
К дому… это место надолго теперь станет его домом.
Дом. Это слово так странно ощущалось на языке, так свербело в мыслях… У Эрика никогда не было своего дома. Он спал, где положат, и ел, что дадут. Его учили, что это правильно. Что так и нужно. Что у того, кто защищает свою страну и свой народ, не может быть ничего собственного, ничего личного. Собственностью воина являются его меч и его честь. У лазутчика нет даже этого. У него нет ничего, и поэтому он непобедим.
Пока другие трясутся за свое добро, он наносит удар и побеждает. Пока воин нагибается за оброненным мечом, он наносит удар и побеждает. Там, где воин отворачивается в страхе за свою драгоценную честь, там, где воин предпочитает умереть, лишь бы не быть запятнанным, лазутчик наносит удар и побеждает.
"Обрастание собственностью равносильно обрастанию жиром — может, и солидно смотрится, но что ты станешь делать в бою?"
Однако… его новый наставник — такой же лазутчик, как и он сам! — бесстыдно обладал этой самой собственностью. Сэр Хьюго Одделл, Шварцштайн Винтерхальтер, лазутчик, лекарь, шут, рыцарь и много еще кто, уже одного этого достаточно, все эти имена и звания сами по себе — тяжкий груз, сами по себе — собственность. Это не маски, которые так легко сбросить, заменив их какими-то другими. Это лица. Он многолик и тяжек, страшно тяжек. Грузен. Он должен быть неподъемным. Он должен быть переваливающимся с боку на бок чудовищем, у которого крысы отъедают хвост, пока оно поворачивается, чтобы оскалить громадные зубы. Так что же позволяет ему парить, словно птице?