Дети закивали.

— Нам негде играть, кроме как здесь, — сказал Лоло. — Даже на etier нам теперь нельзя — там эта новая штука для омаров.

Дамьен пнул камень.

— Это не мой папа придумал. А эти Бастонне. — Он с вызовом глянул на меня из-под темных ресниц. — Может, папа и забыл, что они сделали с нашей семьей, а я нет.

Лоло скорчил рожу.

— Тебе на это плевать, — сказал он. — Тебе просто завидно, что Ксавье гуляет с Мерседес.

— Не ври!

Конечно, никто ничего открыто не объявлял. Мерседес все так же проводила бо?льшую часть времени в Ла Уссиньере, где, как она говорила, кипит жизнь. Но Ксавье видели с ней в кино и в «Черной кошке», а Аристид заметно повеселел и много говорил о капиталовложениях и о том, что надо строить будущее.

Суровые Геноле тоже были настроены необыкновенно оптимистично. В конце месяца долгожданная «Элеонора-2» наконец была достроена и готова к выдаче владельцам. Ален, Матиа и Гилен отправились в Порник на пароме забирать лодку, собираясь оттуда идти на ней прямо в Ле Салан. Я поехала с ними за компанию и чтобы забрать сундук с вещами — в основном одеждой и художественными принадлежностями, — высланный мне из Парижа квартирной хозяйкой. Я убедила сама себя, что хочу поглядеть на новую лодку; на самом деле Ле Салан начал действовать мне на нервы. После отъезда Адриенны Жан Большой вернулся в свое прежнее пассивное состояние; погода стояла пасмурная; даже прирост песка на Ла Гулю потерял прелесть новизны. Я нуждалась в перемене обстановки.

Ален выбрал шлюпочную мастерскую в Порнике как ближайшую к Колдуну. Тамошний хозяин был слегка знаком Алену — он приходился дальним родственником Жожо Чайке, хотя вендетта меж уссинцами и саланцами не распространялась на него как на жителя материка. Его заведение было у моря, возле бухточки, и, когда мы вошли, меня поразил незабываемый, навевающий ностальгию запах действующей шлюпочной мастерской: запах краски, опилок, вонь горелой пластмассы, сварки и клинкерной обшивки, мокнущей в растворе химикатов.

Фирма была семейная; гораздо больше когдатошней шлюпочной мастерской Жана Большого, но достаточно маленькая, чтобы Ален не чувствовал себя потерянным. Ален и Матиа ушли с хозяином договариваться насчет оплаты, а мы с Гиленом остались глядеть на сухие доки и недостроенные лодки. «Элеонору-2» было легко заметить — единственный деревянный корпус в ряду пластиковых, на которые Гилен воззрился с завистью. Лодка была чуть больше первой «Элеоноры», но Ален заказал сделать ее в том же стиле, и, хотя этому судостроителю недоставало скрупулезного мастерства моего отца, я видела, что лодка вышла хорошая. Я оглядела ее всю кругом, а Гилен пошел прогуляться к воде, и я как раз заглядывала под днище, чтобы увидеть киль, когда Гилен прибежал обратно, запыхавшийся, с оживлением на лице.

— Там! — сказал он, показывая себе за спину в большой цех. Здесь, на отдельном запертом складе, хранились запчасти, а также подъемное и сварочное оборудование. Гилен потянул меня за руку. — Иди посмотри!

Обогнув угол цеха, я увидела, что там строят что-то большое. Оно не было закончено даже наполовину, но уже можно было понять, что эта штука больше всех остальных, строящихся в шлюпочной мастерской. Воздух наполняли резкие запахи масла и металла.

— Как ты думаешь, что это? Паром? Траулер?

Судно — метров двадцать в длину, двухпалубное — было окружено лесами. Тупой нос, квадратная корма; когда я была маленькая, Жан Большой звал такие «железными свиньями» и презирал их всей душой. Маленький паром, на котором мы плыли в Порник, был именно такой железной свиньей — квадратный, некрасивый, очень функциональный.

— Это паром. — Гилен ухмыльнулся, довольный сам собой. — Знаешь, откуда я знаю? Погляди на другой стороне.

Другая сторона была не закончена; большие металлические панели, склепанные вместе, образовывали корпус, но многих еще не хватало, и все вместе было похоже на недособранную головоломку из кусочков с очень скучной картинкой. Панели были темно-серые, но на одной из них кто-то написал желтым мелом название «железной свиньи»: «Бриман-2».

Я глядела на эту надпись и молчала.

— Ну, — нетерпеливо спросил Гилен. — Что скажешь?

Я нахмурилась.

— Я скажу — если Бриман может себе это позволить, то у него дела идут еще лучше, чем мы думали.

15

Вернулась я в одиночку, заехав в Нант за своим сундуком. Может, потому, что я давно не интересовалась, как идут дела в Ла Уссиньере, я, оглядевшись, решила, что он изменился. Я бы не могла сказать, что именно поменялось, но городок выглядел как-то незнакомо, словно что-то в нем разладилось. Улицы сияли другим светом. Воздух пах по-другому, более солоно, что ли, как Ла Гулю при отливе. Когда я шла по улице, люди смотрели на меня: одни кивали мимоходом в знак приветствия, другие отводили глаза, словно им было недосуг разговаривать.

Зима на острове — мертвый сезон. Из молодежи многие на это время уезжают на материк работать и возвращаются только в июне. Но в этом году Ла Уссиньер выглядел как-то по-другому, казалось, он спит нездоровым сном, больше похожим на смерть. Магазины по большей части были закрыты, витрины забраны ставнями. На улице Иммортелей было безлюдно. Был отлив, и на отмелях бело от чаек. Обычно в такой день на отмели вышли бы дюжины рыбаков — копать съедобных моллюсков, а сейчас только одинокая фигура стояла у края воды с сачком на длинной ручке, бесцельно тыкая в комок водорослей.

Это был Жожо Чайка. Я перелезла через стену и пошла по greve. На отмелях дул резкий ветер, он ерошил мне волосы и наводил дрожь. Идти приходилось по гальке, и ногам было больно. Я пожалела, что обута не в сапоги, как Жожо, а в эспадрильи с тонкими подошвами.

За полосой песка виднелись «Иммортели», белый кубик над волноломом в нескольких сотнях метров от меня. Под ним — узкий клин пляжа. За пляжем — камни. Я не помнила, чтоб тут было столько камней, но оттуда, где я сейчас стояла, все смотрелось по-другому, меньше, удаленнее, пляж с этой точки казался у?же и вообще был не похож на пляж, волнолом бросался в глаза на фоне песка. Под стеной стоял столб с объявлением — слишком далеко, не разобрать, что написано.

— Жожо, привет.

Он повернулся на звук голоса, держа сачок. У ног, в деревянном ведре для улова — лишь клубок водорослей и несколько червей для наживки.

— А, это ты. — Он зубасто улыбнулся, не выпуская изо рта окурка.

— Как ловится?

— Вроде ничего. А ты что так далеко в море зашла, э? Червей копаешь?

— Нет, просто так, захотелось пройтись. Тут красиво, правда?

— Э.

Пробираясь обратно через отмели к «Иммортелям», я чувствовала, как он смотрит мне в спину. Ветер был несильный, под ногами — прибережная галька. Я подошла ближе к пляжу — оказалось, он более каменист, чем мне помнилось, а на некоторых участках виднелись булыжники вымостки — там, где песок унесло ветром, обнажая фундамент древней дамбы.