Не видать.
Мальчишка поудобнее устроился на бараньей шкуре и принялся ждать.
Сверху припекало солнышко, но земля еще таила в себе частичку зимы, и сидеть на ней просто так было чревато. Бабка-знахарка часто гоняла мальчишек, которые сидели на больших валунах. «Ужо вам будет! Ужо будет! – кричала она и размахивала клюкой. – Карачун под хвост ухватит, придете тогда! Ух я вам! Гадючьим ядом лечить буду!»
Дети смеялись и убегали, однако гадючьим ядом никто лечиться не хотел, а на овчине сидеть было все одно приятнее.
Маленькая фигурка наконец приблизилась, свернула с дороги на поле, и Леон сумел ее разглядеть. Маленькая Герда. Она несколько раз приносила ему еду. Бойкая, озорная девчушка с рыжими, густющими волосами, собранными в толстую косу.
Леон перевернулся на спину, закинул ногу на ногу и сделал вид, что совсем не интересуется ее появлением. Сунул в рот травинку. Так он казался себе солиднее, что ли, и принялся изучать небеса.
Вскоре рядом послышалось шуршание травы.
– Лео! – позвал девичий голос. – Лео, хватит валяться.
Она присела рядом.
Леон покосился не нее и снова уставился в небеса.
– Лео! – В ее голосе послышалось возмущение. – Я тебе принесла еду, но если она тебе не нужна, я унесу ее обратно. Или сама съем.
Леон с деланой ленцой перевернулся на бок, подпер голову кулаком и спросил будто бы нехотя:
– Ну, что там у тебя?
Герда поставила перед ним узелок.
– Вот!
Леон развязал тесемки. Вытащил хлеб, кусок сала, уже нарезанного, сладкую луковицу, сыр, несколько варенных вкрутую яиц, завернутую в чистую тряпицу соль и два больших пряника. Густо запахло едой, домом.
– Угощайся, – махнул рукой Леон.
– Это твоя еда. – Герда вздохнула.
– Ешь давай, – буркнул мальчишка и принялся чистить яйцо. Герда не стала возражать.
Вместе они быстро справились с обедом и развалились на шкуре.
Герда поежилась и подвинулась ближе к Леону. Прижалась.
– Холодно что-то.
Мальчишка ощущал ее тело совсем рядом. Теплое и какое-то… гибкое? И совсем не маленькой показалась она ему. Нет, что-то особенное чувствовалось в девушке, одновременно мягкое и упругое, гибкое и хрупкое. Леон почувствовал, как во рту скапливается слюна. Он сглотнул, как ему показалось, чрезмерно громко, и, удивляясь самому себе, обхватил Герду рукой за плечи. Та не стала возражать, только чуть повернулась и положила голову ему на плечо. Запах ее волос, запах трав и дыма окружил, опутал мальчишку. Леон поразился, как же он до этого момента жил без этого аромата, без этого щекочущего в груди чувства. Это было так удивительно, так ново, что он не удержался, повернул голову, вдохнул всей грудью ее запах и поцеловал эти волосы.
– Ты чего? – Она подскочила, уставилась на него своими удивительными глазами. – Ты чего?
– Ничего. – Леон смутился. Он убрал руку. Осторожно сел. – Просто.
– Дурак, – буркнула Герда, вскочила и кинулась прочь.
– Погоди! – крикнул ей вслед Леон.
Он вскочил, хотел было броситься за ней, но остановился.
Герда бежала до дороги. Там она остановилась. Отдышалась и пошла в деревню, ни разу не обернувшись.
Расстроенный, запутавшийся в собственных чувствах Леон сидел на холме и глядел ей вслед, пока девушка не скрылась за поворотом.
Вернувшись домой, Леон поел и пошел спать на сеновал. Там было особенно хорошо. Закутавшись от ночного холода в большущий дедов тулуп, тот, что обычно кидали на сани зимой, Леон вслушивался в звуки ночи. Вот завозились в хлеву овцы. Вот переполошилась, шут знает с чего, какая-то пичуга в гнезде. Заверещала сначала тревожно, потом возмущенно. Затихла. Роются в сене мыши. Поскрипывает сверчок. Завыли где-то далеко-далеко волки. Не страшно, по-летнему.
Леон нарочно лег на сене, спать дома не хотелось. Он чувствовал, что странным образом внутренне изменился. И боялся, что мать заметит эту перемену, начнет спрашивать. А Леон не сможет ответить. Потому что сам до конца не разобрался в себе, сам не знает, что с ним. Почему сердце так бьется, так отдаются во всем теле его толчки, подрагивает каждая мышца, каждая жилка. И не страшно совсем, вообще ничто не страшно! Хочется забиться в дальний угол или, наоборот, скакать посреди двора, кричать и петь.
Он старался не думать о Герде. О ее волосах, ее лице, глазах, губах. Таких красных, полных жизни губах.
А как она шла по полю? Он будто первый раз увидел ее! Стройная, гибкая фигурка. Длинная коса толстой змеей обвивает талию.
Леон потряс головой, ему казалось, что все вокруг пошло кругом! И сеновал, и дом, и сад, и вся земля, звезды! Все кружится, кружится!
Мальчишка зажмурился, закрыл глаза ладонями!
Прохладой коснулась лба шелковая лента, намотанная на руку.
Что это?
Ах, Марта.
«Ты теперь мой рыцарь», – донеслось откуда-то издалека.
Леон улыбнулся с закрытыми глазами. И уснул…
Ему было хорошо.
На следующий день он снова погнал стадо на выпас.
Коровы топали мирно, выдоенные, спокойные. Вечером, с нагулянным выменем, они беспокоились, тяжело мычали, толкались. Сейчас стадо было благожелательно. Пастуху не приходилось даже лишний раз щелкать кнутом. Животные шли сами.
В утренней прохладе от стада поднимался пар. Солнце едва-едва поднялось над горизонтом, день обещал быть жарким, но ночью было еще холодно.
Придя на поле, Леон кинул сумку на знакомый уже холмик. Вытащил из-за пояса ремешок пращи. Пошел вдоль обрыва, собирая мелкие и средние камешки. Сложив их в кучку, он поискал взглядом подходящую мишень. И вскоре нашел ее, приметив шагах в ста небольшой, где-то до пояса, полукруглый валун.
Годится.
Леон вложил камень в «ложку» и начал медленно раскручивать ременную петлю над головой. Когда праща тревожно засвистела, мальчишка уловил момент и выпустил один конец петли. Камень ушел в небо.
Слишком высоко. Снаряд приземлился дальше и в стороне.
Леон не торопясь взял из кучи следующий. Вложил. Крутанул, примеривая вес. Бросок!
Пыль, выбитая из земли, поднялась совсем рядом с целью.
Еще один камень. И еще…
Вскоре Леон так пристрелялся, что стал укладывать камень за камнем в мишень. Только крошки полетели.
Отколов таким образом от камня кусок, пастух успокоился. К тому же коровы разбрелись, и потребовалось некоторое время, чтобы собрать их обратно.
Когда Леон вернулся на холм, там уже сидел какой-то мужчина.