Маг повернул голову в сторону своего коллеги, воинственно взмахнул левой рукой… и исчез в чудовищной вспышке!
— Мел! Открой глаза! Ты меня слышишь? Мел!! Ну же!!!
Для того чтобы среагировать на крики и шевельнуть веками, мне потребовалось собрать в кулак всю свою силу воли. Сфокусировать взгляд на лице склонившегося надо мной брата оказалось еще сложнее — для этого пришлось справиться с волной страшной слабости, накатившей на меня сразу же после того, как я поняла, что в принципе способна что-то видеть.
— Ваша милость! Сплетите печати Бесчувствия и Великого восстановления!! Быстрее!!! Сейчас амулет сдохнет! — услышав голос эрра Маалуса, я закусила губу и чуть не потеряла сознание от жуткой боли: судя по ощущениям, мое лицо превратилось в один сплошной ожог.
— Ну же, ваша милость! Плетите!!!
«Да… Сейчас…» — хотела ответить я и поняла, что не смогу: просто боюсь пошевелить губами.
— Печати Бесчувствия и Великого восстановления! Сейчас же!! Пожалуйста!!!
Решив, что Облачко зря просить не будет, я заставила себя перейти на истинное зрение… и ужаснулась: сети моих каналов жизни и чувств стали похожи на рваный рыбачий невод, пульсирующий всеми оттенками черного. Кровеносные сосуды выглядели не лучше — алое облако воспаления, окутавшее мое лицо, шею, плечи и верхнюю часть груди, смотрелось, как лесной пожар, а черная корка отмирающей кожи — как панцирь вареного рака…
«Ну, и на кого я сейчас должна быть похожа?» — промелькнуло где-то на краю сознания.
«На обгоревшее полено…» — сама себе ответила я. И, кое-как справившись с накатившей на меня волной дикого ужаса, заставила себя сконцентрироваться и сплести печать Бесчувствия. Как обычно — маленькую и чрезвычайно жалкую. Мысленно вдохнув, я замкнула ее на свой резерв и, не дожидаясь, пока плетение заполнится хотя бы наполовину, принялась за следующее…
Способность соображать пришла еще до того, как я закончила плести печать Великого восстановления. И, еще раз осмотрев себя в истинном зрении, решила, что ее будет недостаточно. Поэтому следом за ней я сплела печать Великой жизни, все двенадцать базовых рун гармонизации основных каналов жизни, а потом, для полного счастья — еще восемь рун второстепенных.
— Какая же вы умничка, ваша милость! — видимо, наблюдая за тем, что я творю, пробормотал эрр Маалус. — Эх! Вам бы скорость восполнения хоть чуточку повыше, и…
— Что вы имеете в виду? — перебил его Лагар. — Она что-то делает?
— Все, что может, ваша милость! Где-то минуты через полторы баронесса перестанет чувствовать боль; через пять-шесть ее кожа начнет восстанавливаться, а через полчаса к процессу излечения подключится весь организм…
— То есть она что, выживет?
— Да, ваша милость! — В голосе Облачка прозвучала такая искренняя радость, что я чуть было не расплакалась.
— А-а-а… говорить она сможет? Я имею в виду, сейчас…
— Сможет, но я бы рекомендовал воздержаться… Хотя бы в течение двух дней…
— Да, но я бы хотел…
— Простите, что перебиваю, ваша милость, но сейчас психика вашей сестры находится в крайне неустойчивом состоянии… — Голос эрра Гвилла Умника доносился до меня словно сквозь толстое пуховое одеяло. — Пара лишних вопросов — и ее милость может сойти с ума…
— Вы так считаете? — встревоженно спросил брат.
— Да, ваша милость, — отозвался разумник. — Эрр Маалус прав: единственное, чем мы сейчас можем помочь баронессе, это оставить ее в покое…
— Тогда… Эй, Керги! Майт! Бегом за носилками!
— Ну что, ублюдок! Попался? — усмехается Лечи. И, вцепившись левой рукой в ворот моей рубашки, подносит к моему носу правую и медленно сжимает ее в кулак. — Страшно?
Нет. Не страшно. Скорее смешно: стараясь казаться как можно более грозным, сын сапожника усиленно хмурит брови, выпячивает подбородок и щурит глаза. Вернее, один. Правый. Ибо левый щурить уже некуда: благодаря здоровенному черному синяку, переливающемуся всеми оттенками синего и черного, он давно не открывается.
— Теперь-то ты от нас не убежишь… — скалится Подошва и, периодически поглядывая на своих друзей, клещами вцепившихся в мои плечи и руки, кривит губы в «жуткой» ухмылке.
Оскал получается что надо: между покрытыми запекшейся кровью губ Лечи я замечаю обломки его верхних зубов. И улыбаюсь в ответ…
— Улыбаешься? — Подошва бледнеет от бешенства и отводит кулак чуть ли не себе за спину. — Зря…
Замах сына сапожника вызывает у меня еще одну улыбку — если бы его увидел старый Нашт, то, наверное, умер со смеху. Впрочем, шансов увидеть это чудо у него практически нет: доходяги вроде Лечи воинами не становятся…
Покрытые грязью костяшки приближаются к моему лицу ужасно медленно — я успеваю рассмотреть белесый шрам на первой фаланге безымянного пальца, ссадины на среднем и указательном и торчащий вперед сустав мизинца. А за мгновение до удара рывком сдвигаю голову в сторону и вперед…
Увы, дотянуться лбом до носа промахнувшегося парня мне не удается. Мешает жуткая вспышка боли в плечах, вывернутых его дружками.
— Ах ты тварь! — шипит Лечи и, схватив меня за шею двумя руками, пытается ударить коленом в живот.
Попытка скрутить бедра и корпус отдается еще одной вспышкой боли. Во всем теле! Причем такой острой, что я на мгновение перестаю соображать. И, чтобы не дать Подошве вышибить из меня дух, изо всех сил напрягаю мышцы живота…
Видимо, слишком поздно: жуткая боль, зародившаяся в правом подреберье, связывает чудовищным узлом мои внутренности, потом жгучим пламенем прокатывается по груди, бедрам, рукам и… даже по спине!
О, Создатель! Как больно! Но ведь такого не может быть! Или… может? Неужели эта тварь пырнула меня ножом?! Или… это сделали те, что стоят сзади?
— Не дергайтесь, ваша милость, — усмехается Подошва. И я, услышав тембр его голоса, заставляю себя открыть глаза.
— Не дергайтесь, ваша милость! Ну, пожалуйста!! Да вы вообще меня слышите?! — раздраженно спрашивает тот же голос, и я с трудом фокусирую взгляд на силуэте склонившегося надо мной человека.
Лечи? Называет меня на «вы»? С чего это? Так! Какой же это Лечи? Длинные волосы… Плечи слишком узкие… А это что? Грудь? Так, это же женщина! А… где же Лечи?
— Да, слышите… Наверняка… — сама себе отвечает женщина. И тянется ко мне рукой.
Я тут же чувствую прикосновение ко лбу чего-то холодного и влажного, а потом на меня снова накатывает боль: лоб начинает пульсировать и гореть так, как будто на него насыпали раскаленных угольков…
— Потерпите немного, ваша милость, — видимо, увидев, как меняется выражение моих глаз, просит она.