— И это все? А поцеловать? — где-то за моей спиной возмущенно прошипела Агния. Последняя из женщин, согревавшая постель моего отца после смерти мамы.
Я прикрыла глаза, и каменная плита с выбитым на ней гербом опустилась на свое место, навсегда запечатывая саркофаг.
В то же мгновение сзади раздался стон, потом звуки борьбы и полупридушенный вопль все той же Агнии:
— Это же ваш отец! Как вы можете так с ним поступать?! Вам что, все равно, да?! Ледышка!!!
Я молча развернулась и, не обращая внимания на бьющуюся в руках воинов женщину, медленно двинулась к выходу. Стараясь подавить в себе желание как можно быстрее оказаться на улице. Потом сорваться на бег и, забежав на верхний этаж Колокольной башни, уставиться на дорогу. Пытаясь увидеть хоть какое-то облачко пыли, двигающееся к нашему замку, и представлять, что это — отец, возвращающийся в замок после очередной поездки в Пограничье…
— Баронесса! Примите мои соболезнования!
Услышав голос барона Раздана Брешта, я замерла в шаге от усыпальницы, с трудом сфокусировала взгляд на лице самого близкого друга моего отца, стоящего перед толпой собравшихся рядом с усыпальницей дворян, и молча кивнула.
— Ваш отец умер, как настоящий мужчина. И не показал врагам свою спину… Будь у меня выбор…
«…я бы выбрал именно такую смерть…» — мелькнуло где-то на краю сознания.
— …я бы выбрал именно такую смерть! — глухо продолжил барон. — Ибо настоящий воин должен уходить в Сияние именно так! В бою! И с верным мечом…
«…вдоволь напившимся крови врага…» — мысленно вздохнула я: речь, которую собирался толкнуть один из самых близких наших соседей, я знала почти наизусть. Ибо слышала ее вариации во время каждого застолья. Правда, обычно она произносилась в качестве тоста…
— …вдоволь напившимся крови врага! Да, он уже никогда не прикроет нас своей грудью, не разделит с нами наши радости, не поднимет свой кубок над пиршественным столом, но… память о нем будет жить в нас вечно…
«Вечно… — про себя повторила я. — Нет… Не вечно… А только до тех пор, пока живы я, Лагар и… пара его близких друзей…»
Сделав небольшую паузу, барон сглотнул подступивший к горлу комок и, покосившись на усыпальницу за моей спиной, добавил:
— Вы знаете, ваш отец был мне больше, чем другом. Поэтому я всегда считал вас, его детей, своими… Да, я не смогу вам его заменить, но… сделаю все, что можно, для того чтобы вы…
Видимо, так и не решив, что именно он собирается сделать, барон горько вздохнул, поиграл желваками и, несколько раз моргнув, еле слышно добавил:
— В общем, мой дом — ваш дом, баронесса! Обращайтесь. В любое время дня и ночи. Помогу всем, чем смогу…
В голосе мужчины было столько искреннего чувства, что в глубине моей души что-то зашевелилось, и ледяная корка, еще мгновение назад казавшаяся мне прочнее стали, вдруг дала трещину.
— Благодарю вас, барон! Я счастлива, что у моего отца есть такой друг, как вы. И мне…
В этот момент из-за угла конюшни сломя голову выбежал десятник Митр и, растолкав дворян, ожидающих возможности высказать мне свои соболезнования, подскочил к Шраму и что-то торопливо прошептал ему на ухо.
Увидев, как изменилось выражение лица начальника стражи, я прервалась на полуслове, изо всех сил сжала кулаки и, мгновенно забыв про существование барона Раздана, на подгибающихся ногах пошла к бледным, как смерть, воинам.
— Ваша милость… Прибыл посыльный из Наргина… Ваш брат… погиб… Вместе со всем своим отрядом… Тело барона привезут в замок через четыре дня…
— Эрр Маалус? Ее милость требует вас к себе…
Услышав голос наперсницы баронессы, иллюзионист открыл глаза, стряхнул с себя сонное оцепенение и, с трудом встав с кресла, вопросительно посмотрел на девушку:
— Где она сейчас?
— В малой гостиной, эрр! Позвольте, я вас провожу…
Говорить, что он может добраться до гостиной и сам, было бесполезно: девушка, беззаветно преданная своей госпоже, не терпела никаких промедлений. Ни от себя, ни от других. И легла бы костьми, но заставила бы его немедленно отправиться к баронессе.
— Хорошо… Идем… — кивнул эрр Маалус и, одернув мантию, первым вышел из кабинета.
…В малой гостиной было светло, как днем: собранные чуть ли не с половины замка столы, кресла и оружейные стойки оказались заставлены подсвечниками. А на люстре, рассчитанной на тридцать свечей, горели все пятьдесят. Вдохнув в себя терпкий запах воска, меда и крови, маг перевел взгляд на баронессу, склонившуюся над телом ее отца, и вздрогнул: в свете свечей ее лицо показалось ему мертвенно-бледным. И при этом совершенно здоровым!
Услышав, как захлопывается дверь за вошедшей в зал Ойрой, баронесса выпрямилась и, не отрывая взгляда от лица своего отца, мертвым, лишенным каких-либо эмоций голосом негромко произнесла:
— Я бы не хотела, чтобы наши гости видели, во что превратилось лицо моего отца. Поэтому будьте любезны наложить на тело иллюзию. Папа должен смотреться так, как будто спит…
— Прямо сейчас?
— Да, — кивнула баронесса. И, выпрямившись, повернула голову к своей наперснице: — Ойра! Распорядись, чтобы тут все убрали, потом принеси мне чистую одежду…
Посмотрев на платье баронессы, маг вздрогнул: от груди и ниже оно было похоже на мокрую тряпку. Серо-желтые разводы чередовались с синими пятнами от потекших красителей и придавали Меллине Орейн довольно жуткий вид. А стоило Облачку заметить закатанные выше локтя рукава и мокрые руки, как он почувствовал, как его начинает трясти: судя по внешнему виду, эта девушка, недавно справившая свое шестнадцатилетие, только что закончила обмывать тело своего отца…
С трудом совладав с удивлением, маг перешел на истинное зрение и вздрогнул еще раз: судя по насыщенности свечения резерва баронессы, ее скорость восполнения увеличилась раза в полтора. И сейчас приближалась к уровню мага четвертой категории!
Дождавшись, пока сорвавшаяся с места наперсница выскочит в коридор, Меллина Орейн перевела на эрра Маалуса тяжелый, как наковальня, взгляд и опять же без тени эмоций поинтересовалась:
— Ну, и чего вы там стоите? Или ждете, пока я его одену?
— Н-нет… В этом нет никакой необходимости, — затараторил маг. — Я это… просто представляю тот образ, который надо будет сплести…
— Хорошо… Тогда, пока вы думаете, я обработаю руки…
…Наблюдать за тем, как баронесса одевает своего отца, было довольно жутко: на ее лице не мелькало никаких чувств; глаза были холодны, как лед, а руки… руки двигались так, как будто она выросла не в замке, а в каком-нибудь армейском госпитале.
Не менее страшно было смотреть на нее истинным зрением — задетая Огненным штормом Крысы печать постепенно расползалась, выпуская на свободу блокированную при рождении силу…