— Где я? — спросил Рассохин.
Его услышали. Старуха развернулась к нему, заглянула в лицо. И на миг показалось — где-то видел ее, что-то знакомое в очертании овала, тяжеловатой нижней челюсти и строгости взора…
— На что знать-то тебе, где, — неласково заговорила она. — Очнулся, дак лежи.
— А где Женя?
— Какая Женя?
— Отроковица? Она же приходила сюда.
— Нету никакой Жени, — отрезала старуха. — Открывай рот, кормить стану.
И достала откуда-то знакомую уже трубку с воронкой.
— Я убил ее, — вспомнил Стас. — Я же выстрелил…
— Кого убил?
— Женю Семенову, отроковицу…
— Туда блуднице и дорога, — сердито отозвался старик. — И нечего жалеть, поправляться надо.
— Рот открой! — скомандовала старуха и добавила, обращаясь к старику: — Вроде не в себе парень…
— Я сам, — сказал Рассохин и попробовал поднять вялую руку. — Не толкайте в горло…
— Ладно, с ложечки накормлю. — Старуха взяла туесок. — Глотать-то сможешь?
Он с трудом проглотил первую ложку чего-то теплого и безвкусного, больше пролил себе на бороду. И тогда его приподняли и на что-то оперли спиной. Рассохин оглядел пространство и наконец-то сам догадался, где он — в землянке Христи!
Старуха поднесла ему другую ложку, и Стас увидел — молоко.
— А где Христя? — проглотив, спросил он. — Христофор?
— Какой Христофор? — спросил старик.
— Хозяин…
— Не знаем, где твой Христя, — буркнула старуха. — Хлебай давай. А то дудку вставлю!
— Не в себе, — согласился наконец-то старик.
Рассохин наловчился глотать и выпил полтуеса молока. Потом опять окуривали дымом, и он вспоминал смешное слово — благовония. Должно быть, в них было намешано снотворное, поскольку он как ни сопротивлялся, а уснул. Когда же пришел в себя, то обнаружил перед собой старуху, которая сдирала с его груди кожу — так почудилось спросонья.
— Зачем? — спросил с любопытством и увидел широкий и длинный, в четверть, [35] багровый рубец, наискось перечеркивающий грудь от солнечного сплетения до бока. Боли уже не было, рана зарастала, и он сразу вспомнил медвежью рогатину, на которой запоролся.
Старуха ничего не ответила, содрала с груди восковой лист, скомкала его и бросила в печь. Сама же достала новый, обильно смазала его тягучей, смолянистой жидкостью и прилепила на рану.
— Скоро уж на ногах будешь! — оценила она состояние. — А то лежал колодой…
— Это я на рогатину напоролся, — объяснил Стас. — Прокошка вживил…
— На какую рогатину? — удивленно спросил старик, появляясь из сумрака.
— На медвежью…
Они со старухой переглянулись и промолчали, но Рассохин заметил — что-то таили от него. Старик принес рубаху и кальсоны.
— Сам обрядишься? Или подсобить?
Упираясь руками, Рассохин сел и кое-как, однако же сам, оделся. После каждого окуривания и пробуждения он чувствовал себя заметно лучше, возвращались ощущения, улучшалось зрение, слух и восприятие действительности. Ноги и руки уже шевелились, хотя тело еще казалось невесомым и чужеватым.
— Как вас зовут? — спросил он старуху.
— Тебе на что?
— Я благодарен… Хотел бы знать, кому.
— Господа благодари, — увернулась она. — Нас нечего…
— Пора корову доить, — сказал невидимый старик. — Пойду, пожалуй…
— Кадило изготовь да ступай…
Стас наконец-то рассмотрел, чем его окуривают — пчеловодческим дымарем, предварительно насовав туда какой-то трухи напополам с зерном и гнилой древесиной. Старик разжег дымарь, поставил его на печь и сам удалился, прихватив берестяное ведро. Старуха раздула дымарь и дала в руки Рассохина.
— Давай сам фукай.
Он покачал мехом, наслаждаясь благовониями, хотел спросить, что, какие вещества издают столь приятный аромат, и не успел: хмель ударил в голову такой, словно натощак хватил стакан водки. Перед глазами все поплыло, закачалось, и осталось одно световое пятно — лампа на столе…
Ему показалось — он скоро протрезвел и очнулся, но похоже, миновало много времени, потому что прямо перед лицом оказалась круглая паучья сеть, подсвеченная крохотным огоньком. И где-то совсем рядом скворчала ласточка…
Он долго смотрел на паутину, рисунком напоминающую авиационный прицел, слушал пение и старался понять — как это птица залетела в землянку? И если она здесь, то почему нет ощущения ее присутствия — крылышками не трепыхнет, не перескочит?.. Потом скосил глаза на источник света, увидел на столе догорающую толстую свечу и понял, откуда доносится звук — из печки. В тот миг ему было очень важно понять, почему так, ведь ласточка не может петь в топке, среди угля и пепла? Логическая задача показалась неразрешимой, разум еще будто не проснулся — так бывает в детстве, когда сталкиваешься с чем-то необъяснимым и входишь в ступор.
Рассохин смел паутину и сел, свесив ноги.
— Эй, — окликнул негромко. — Есть кто?
Кроме птичьего пения — ни звука.
И вдруг он разгадал природу столь необычного явления: ласточкино гнездо было под щепой на трубе! То есть она сейчас сидит на краю пня и напевает! А звук летит по керамическим трубкам, усиливается за счет акустики и проникает в землянку!
Он облегченно перевел дух и стал озираться. Подкопченная и оттого поблескивающая бревенчатая крепь землянки отражала световые блики, добавляющие ощущение пустоты. Держась за нары, Рассохин встал и, к удивлению своему, обнаружил, что ноги держат и нет более ощущения невесомости. Он заглянул в открытый люк дровяника, затем принес свечу и посветил: показалось, от банной каменки еще струится тепло, а деревянная шайка мокрая, словно кто-то недавно мылся, и на полу сыро.
Так же со свечой он открыл низкую входную дверь — колодец пуст, над головой закрытый люк. Значит, старики куда-то ушли и скоро явятся… Вернувшись к столу, он увидел туес с молоком и большую лепешку — все было мягким и свежим. Испытывая голод и чувство благодарности к старикам, он сначала отпил половину и лишь после этого стал есть молоко с лепешкой. Вкус у нее был странный, не хлебный, однако приятный и даже аппетитный. В то время он даже не хотел гадать, кто его спасители и лекари; он воспринимал их, как в детстве воспринимают родителей — какие есть, такими и быть должны. После еды он лег на нары, вытянул натруженные ноги и расслабился, поджидая стариков и прислушиваясь к звукам. Спать больше не хотелось, поэтому, продолжая решать сложные психологические задачи, он попытался угадать, сколько же дней он провел в землянке, и вообще, что там, на земле?