И вот палач повернулся к Михаилу. Тот корчился в руках двух варягов и ревел от ужаса. Его ряса намокла – он обмочился. Палач кивнул, давая понять, что бывшего басилевса следует уложить на землю и держать лицом вверх. Два варяга силой поставили Михаила на колени, а потом опрокинули навзничь. Михаил все еще вертелся, выкручивался и выворачивался, пытаясь высвободиться. Еще два человека Харальда встали на колени и схватили его за ноги, прижав их к мостовой. Варяги, державшие Михаила за руки, вытянули их и прижали запястья так, что он оказался распят на земле.
Вопли Михаила поднялись до отчаянной высоты, он мотал головой из стороны в сторону. Палач калил железо, осторожно дуя на угли. Когда все было готово, он не спеша подошел к распростертому наподобие орла бывшему басилевсу и, даже не придержав его головы, вновь дважды ткнул раскаленным прутом. Из горла Михаила вырвался ужасный вой. Палач отошел, лицо его по-прежнему ничего не выражало, а варяги отпустили Михаила. Тот сжался, обхватив руками голову и рыдая. Придворные милосердно подняли его на руки и понесли прочь, а толпа, смолкшая в ужасе, расступалась, давая им дорогу.
Подобно кораблю, накренившемуся под ударом сильной волны, империя ромеев едва не опрокинулась, но снова встала на киль, благодаря балласту – многовековой покорности престолу. В дни после ослепления Михаила и его дяди в Константинополе было неспокойно. Горожане спрашивали себя, смогут ли две старые женщины править империей. Ведь вся механика управления может расшататься и остановиться. И тогда иноземные враги воспользуются случаем и нападут на границы империи. Начнется внутренняя распря. Но день шел за днем, ничего худого не происходило, и напряжение ослабло. В канцелярии, в судах и во множестве государственных ведомств чиновники вернулись к своим записям и архивам, и все в империи пошло по наезженной колее. Однако кое-что произошло. Во время волнений толпа ворвалась в Большой Дворец. Большинство стремилось к простому грабежу, но небольшой и решительный отряд ринулся в архивы и сжег податные записки, что и обнаружили чиновники, вернувшись в казначейство.
– Это Симеон-меняла предложил нам сжечь те записи, – сказал мне Халльдор в караульне, ибо варяги вернулись к исполнению своих обязанностей. – Сам Харальд, полагаю, до этого не додумался бы, но Симеон разыскал нас во время мятежа – его освободила из темницы та же толпа – и подсказал нам, где лежат эти архивы. – А потом добавил, усмехнувшись: – Разумеется, теперь не осталось никаких доказательств против тех, кого обвиняли в сговоре со сборщиками податей.
– Удивительно, как это вы успели уничтожить налоговые книги и одновременно исполнить приказ о взятии Михаила и нобелиссимуса.
– Времени было предостаточно, – сказал Халльдор. – Сестры-императрицы несколько часов спорили о том, что сделать с бывшим басилевсом. Зоэ хотела до суда посадить его в темницу. Однако Феодора желала, чтобы ему выкололи глаза, и как можно скорее.
– Нет, должно быть, все наоборот? Ведь Феодора – монахиня, по крайней мере была ею.
– Все так, – ответил Халльдор, – именно Феодора оказалась столь кровожадной.
Я пробормотал что-то насчет того, что христианам, особенно монахиням и монахам, долженствует проявлять милосердие и всепрощение, но в тот же вечер, когда я переправился в Галату, чтобы скоротать время на вилле Пелагеи, моя подруга очень быстро все мне объяснила.
– Ты так ничего и не понял, да, Торгильс? Когда дело касается власти, тут человек по-настоящему властолюбивый ни перед чем не останавливается. Возьми, к примеру, Аральтеса. Ты так высоко ставишь его, ты помогаешь ему, чем только можешь. Но ведь он ничем не побрезгует ради осуществления своих честолюбивых замыслов, и когда-нибудь ты пожалеешь, что был так предан ему.
Я подумал, что Пелагею почему-то возмущает моя верность Харальду, как вдруг она переменила направление разговора.
– В следующий раз, когда будешь на дворцовой церемонии, приглядись-ка получше к обеим императрицам, ладно? Мне интересно знать, что ты о них скажешь.
Я сделал так, как она просила, и во время следующего заседания высшего государственного совета в Золотом зале постарался занять место в кругу телохранителей прямо против императорского трона. На самом деле трона теперь было два, по одному на каждую императрицу, и трон Феодоры стоял чуть в стороне, обозначая, что Феодора немного младше своей сестры. Придворное благочиние без сучка и задоринки подладилось под новый порядок при двух правительницах. Присутствовали все высшие сановники в своих парадных облачениях из шелковой парчи и с атрибутами своих ведомств в руках. Ближе всех к императрицам стояли особо приближенные любимчики, а за ними – наивысшие министры. За ними – круг сенаторов и патрикиев, а позади всех – высокопоставленные чиновники. Среди них я заметил Пселла, и, судя по его зеленому с золотом платью, он уже стал старшим канцеляристом.
Я все старательно примечал, чтобы потом рассказать Пелагее. Зоэ полнее своей сестры и сохранила удивительную моложавость, может быть, благодаря всем тем притираниям и духам, о коих я слышал. Кожа у нее гладкая, без морщин, и трудно было узнать изнуренную просительницу, недопущенную мною к смертному ложу ее мужа, в этой уравновешенной женщине с безукоризненным маникюром, сидящей на троне прямо передо мной. Любопытно, что Зоэ, когда начинала скучать, развлекалась тем, что разглядывала наиболее красивых мужчин в зале, и я решил, что она по-прежнему любвеобильна. Феодора, напротив, ерзала на троне. Она выше сестры, сухопара и с головой, слишком маленькой для ее тела. Похоже, что она неумна и неосмотрительна.
Я размышлял о том, кто из сестер ведущая в этой паре, как вдруг услышал, что прозвучало имя Харальда. Аколуф, начальник Этерии, оглашал просьбу спафарокандидата Аральтеса о дозволении оставить императорскую службу. Логофет дромоса, услышав об этой петиции, повернулся к Зоэ, подобострастно поклонился и осведомился о ее решении. Зоэ смотрела на пригожего молодого сенатора и вряд ли даже поняла, о чем речь.
– Отказать, – сказала она рассеянно.
Логофет поклонился во второй раз и вновь повернулся к аколуфу.
– Отказать, – повторил он.
И рассмотрение насущных дел продолжалось.
– Харальду это вовсе не понравится, – заметил Халльдор, когда я рассказал ему о сегодняшнем решении. – Пришла весть, что его племянник Магнус объявлен конунгом Норвегии.
– Какая ему разница?
Халльдор посмотрел на меня так, словно я полный болван.
– У Харальда столько же прав на престол, как и у его племянника, а пожалуй, и побольше. Ради этого все и затеяно – не просто ради добычи и обогащения. Деньги станут военной казной, коль ему придется сражаться за то, что он по праву считает своим. Рано или поздно он предъявит свои права, но чем дольше он будет откладывать, тем труднее будет ему добиться своего. Я так думаю, что начхать ему на все эти решения. Он все равно уедет.
– Но где он возьмет корабли? – возразил я. – Ему же нужно пройти по проливу в Понтийское море, а потом по рекам до Гардарики? Это ведь не то, что отправить три корабля с выкупом от эмира. И сейчас его дружина – сухопутное войско, без кораблей. Если он попытается уехать без разрешения, его снова схватят. И тогда он уже никогда не сможет притязать на престол.