Он был не здесь, на холодном ветреном кладбище, с людьми, которые были ему безразличны, стараясь не смотреть на бледное до синевы лицо жены в белой кружевной пене. Мысленно он был в другом месте. Он сидел у изголовья Юлии, держа ее за руку. И ему вдруг пришло в голову, что она – его якорь и поддержка. Не он, страшный грешник Марик, держит ее здесь, а, наоборот, она поддерживает его и придает смысл его бессмысленной жизни.
Он задавал себе вопрос – что это было? Судьба? Божья мельница? Дьявольский промысел? Кто метал карты, смешивал колоду, кто были игроки и кто в итоге выиграл? Вопросы эти крутились в его голове заезженной пластинкой, а ответов не было…
– …Алекс, – произнесла Юлия вслух.
Имя отозвалось в сухой шелестящей прошлогодней траве. Юлия закрыла глаза и увидела вдруг сверкающую реку, белый кораблик, нагретые солнцем облупленные сиденья, на которых они сидели, обнявшись. Кораблик деловито рычал мотором, по обеим сторонам проплывали зеленые берега реки и сияющие чистым песком пустые пляжи. Они были одни на подрагивающей посудине, не считая капитана у штурвала в белой фуражке с крабом. У капитана было красное обветренное лицо и пронзительные синие глаза. И шкиперская бородка. Немыслимо давно – в тот день, когда ненадолго вернулось лето…
Она упиралась плечом в плечо Алекса, солнце светило прямо им в лица, и она закрыла глаза, чувствуя, как начинают гореть щеки. Она подумала тогда, что это навсегда останется с ней – сверкающая река, плеск воды, берега в зеленых зарослях ивняка и солнце, по-летнему жаркое…
– Алекс, родной мой… Где ты? – спросила Юлия.
Ей показалось, она слышит далекий голос, ответивший ей.
– Алекс, почему ты не дождался меня? – спрашивала она. – Я ничего не понимаю. Алекс! Что случилось, Алекс?
Она сидела на низкой металлической скамейке, чувствуя ее холод, смотрела на деревянный сырой крест, где были лишь его имя и две даты. Итог бытия, уместившегося меж двух дат. Его улыбка, ямочка на подбородке, сильные руки, ласковый взгляд, твердые и нежные губы… Ничего больше не было, только две даты, всего-навсего. А обещал, что в один день!
Оба обещали…
Юлия заплакала. Прощай, Алекс! Прощай, Женька…
…Закончился февраль. Наступил март, не похожий на март – холодный и ветреный. Ночью пошел снег. Тяжелые хлопья мокрой липкой массы, похожей на творог, падали с неба и мягко чмокали, ударяясь об асфальт.
Под утро Юлию разбудил горестный собачий вой. Она села на кровати, пережидая сердцебиение. Отбросила одеяло, нашарила на полу тапочки. Прислушалась. Слух ее, усиленный страхом, ловил всякие мелкие и слабые звуки, которые выдавливались из вязкой тишины, как инородные тела. Где-то очень далеко проехала машина, пробежал ветер по верхушкам деревьев в саду, скрипнула половица.
Собачий вой повторился откуда-то снизу – явственно, по-ночному гулко. Юлия бросилась вниз по ступенькам, поскользнулась, ударилась о перила на повороте и едва удержалась на ногах. Непослушными пальцами открывала один за другим замки входной двери, а за дверью захлебывался лаем и царапал когтями дверь невидимый пес.
Он протиснулся в щель полуоткрытой двери и бросился ей в ноги.
– Лапик! – закричала Юлия, взмахивая руками, с трудом удерживаясь на ногах. – Лапик!
Она схватила песика на руки, ощутив свалявшуюся, мокрую, в ледяных сосульках, шерсть. Лапик облизывал ее лицо горячим шершавым языком. Его худое тело дрожало от восторга. Обрывок веревки болтался на шее. Юлия чувствовала его острые когти на своих плечах. Уклоняясь от ласк песика, она сильнее прижала Лапика к себе, чувствуя, как бешено колотится, готовое выскочить, его сердце. Держа Лапика на руках, Юлия ступила за порог. В природе брезжили ранние утренние сумерки. Было тихо, пусто и холодно. Неясно чернела асфальтовая дорожка от дома до калитки, расчищенная Мариком накануне, полузасыпанная сейчас мокрым снегом. На крыльце не лежал конверт с письмом, где объяснялось бы что-то… Она взглянула вверх, готовая увидеть, как нечто или некто, бесшумно взмахивая сияющими бело-голубыми крыльями, удаляется, растворяясь в сумеречном утреннем небе. Никого… ничего… Тихо, пусто и холодно вокруг. Идет снег. Ровно, мерно падают рыхлые, как галушки, комья и тут же тают…
Прижимая к себе Лапика, Юлия заперла дверь. «Лапик, разбойник, – бормотала она, – где же ты был?» Лапик в ответ целовал ее мокрые щеки, тыкался холодным носом в шею, вилял хвостом и скулил от любви и радости. На кухне она опустила песика на пол, достала его старую мисочку, налила молока. Лапик стал шумно и жадно лакать молоко, поднимая морду время от времени, чтобы заглянуть ей в лицо и убедиться, что она никуда не делась. Даже бросался к ней время от времени, утыкаясь испачканным в молоке носом в ее ночную рубашку. А она смотрела на песика и видела крохотного розово-бежевого щенка, которого Женька подарил ей на день рождения три года назад. Принес и положил на кровать. Она закричала, схватив щенка: «Какой хорошенький!»
Щеночек скучал без мамы, плакал, просился на руки. И она носила его на руках всю ночь, вспоминая, как носила на руках маленького Дениса.
– Женька, – сказала она, улыбаясь и вытирая слезы, – Женька, где же ты его отыскал?
Это был день, полный неожиданностей. Около полудня в дверь позвонили. Юлия, не спрашивая кто, открыла. На пороге столи двое – брат Ирки Жорик-Зажорик и толстый Олег Монахов.
– Юлечка, а мы решили по-домашнему, без звонка. Как ты? Помнишь моего друга Олега Монахова? Народного целителя? Он лечил тебя! – выпалил Жорик.
– Народный целитель? – переспросила Юлия, вглядываясь в толстое безмятежное лицо его спутника. Она его не помнила.
– Ну да! Мы приходили, и он лечил тебя алтайскими народными методами. Неужели не помнишь? – Жорик смотрел на нее укоризненно.
– Добрый день, Юлия, – прогудел солидно Монах. – Вы прекрасно выглядите.
Юлия смутилась.
– Спасибо, Олег. Заходите, пожалуйста. Кофе будете?
Она терялась в догадках – что же им нужно. Ее отношения с Жориком не предполагали визитов «просто так».
Жорик увязался помочь в кухню, солидный Монах принялся рассматривать картины на стенах. Жорик, оглянувшись, буркнул:
– Про картинки забудь, искусствовед! Хватит.
Через пятнадцать минут они пили в кухне кофе, и мальчики наворачивали бутерброды, на скорую руку состряпанные Юлией.
– Да, дела… – протянул Зажорик с набитым ртом. – Ирка-то, кто бы ожидал? Вот так взять и – с концами!
– Страшная трагедия, – сказала Юлия печально. – Я не понимаю, почему, что ее заставило? И Марик не знает… ну, ссорились они, мало ли – с кем не бывает, все ссорятся… Не понимаю!
– Никто не понимает. Какого рожна ей не хватало? Марик нормальный мужик, деньги были. Помутнение нашло, не иначе! Она магией интересовалась, гадала, может, высмотрела что в будущем. Говорят, туда нельзя заглядывать, правда, Олежка? Олег в таких вещах понимает, у него полно шаманов знакомых. Да, Олежка?