Я что-то вякнула про детей, которые одни дома… Никакого внимания. Отодвинули меня и встали впереди.
Разозлившись, я вышла из очереди и пошла к стоянке такси, чтобы ехать на железнодорожный вокзал и попытаться там сесть на проходящий поезд. Я была не первая такая умная, и на такси тоже стояла длинная очередь. Подъехал какой-то левак, выбрал меня из очереди и повез на вокзал. Ехали долго - парень оказался из области и по дороге заблудился.
На вокзале было все то же самое: толпы людей у закрытой кассы, толпы на перроне - ожидали проходящего поезда и намеревались подсесть к проводнику без билета, за живые деньги. С живыми деньгами было у меня не так чтобы очень хорошо, в обрез на билет.
Подошел какой-то южный поезд, в сторону Москвы. Открылись двери, выскочило несколько человек. Двери тут же и закрылись. Проводников видно не было, а те, что появлялись, сразу же исчезали под напором жаждущих. Очевидно, они уже забили все свободные места. Я уныло шла вдоль поезда - мне казалось, что я слышу стук костяшек в коленях - а, может, это каблуки смерзшихся кожаных туфель били о бетонное покрытие: щелк-щелк! Ветер поменялся - он больше не рвался во все стороны, как в аэропорте, он теперь дул сильно и целеустремленно мне в лицо. Боже, как же мне хотелось уже сидеть дома, пить чай с подругой Ирой и дорогими моими мальчиками. И понес меня черт в Тбилиси!
Вагонная дверь приоткрылась, черная кепка высунулась из щели:
– Эй, девушка! Иди сюда!
Не раздумывая ни минуты, я вцепилась в железный поручень. Меня втащили в вагон и раздвинули передо мной купейную дверь. Я в обледеневшем плаще плюхнулась прямо на одеяло.
Это были мои обидчики, грузины в кепках.
– Спасибо,- сказала я неживыми губами, сбросила сумку и задышала в окоченевшие руки…
Поезд тем временем тронулся. Тот грузин, что повыше, задвинул дверь и защелкнул замок.
Интересно, как я буду выпутываться,- подумала я без всякого страха. Главное, я уже двигалась в направлении Москвы.
– Может, чаю горячего у проводника попросим?- робко начала я общение.
– Зачем чай?- усмехнулся тот, что был поменьше ростом. Он открыл чемоданчик: в нем было три бутылки коньяка, а остальное пространство занимали мандарины - упаковочный материал, сохраняющий драгоценные бутылки.
Чай все-таки принесли. Сначала мне налили коньяку в чай. Мы с плащом постепенно оттаивали - смягчались и покрывались влагой. Ноги сначала ломило, потом стало покалывать иголочками. Лицо горело, из носу текло. Высокий снял с верхней полки одеяло и бросил мне на ноги. Оно было толстым, пушистым и теплым даже на ощупь. Тут я сообразила, что вагон не купейный, а мягкий. Я полезла за кошельком, вытрясла на стол все, что там было, и сказала:
– Спасибо, что взяли в компанию. Это все, что у меня есть.
Один рассердился, второй засмеялся. А я задумалась. Строго говоря, любое сопротивление было бессмысленным. Я сгребла деньги обратно в кошелек.
– Спасибо, ребята.
Они мне совершенно не были ребятами, эти усатые мужики между тридцатью и сорока, по виду торговцы или крестьяне, но уж никак не из публики, которая ходила на спектакли нашего маленького дурацкого театра.
– Такая красивая молодая девушка, зачем одна едешь?
Как тебя муж отпускает?- сделал разведывательный ход один.
Никакого мужа в ту пору у меня не было, кроме бывшего. Но у меня хватило ума соврать: муж остался в Тбилиси, он директор театра, а меня домой послал, к детям.
– Зачем детей дома оставили, надо было детей в Тбилиси взять!- посетовал второй.
– У меня двоюродный брат тоже директор театра,- отозвался первый, и я поняла, что насчет мужа-директора я попала в самую точку.
Чай я допила, мне налили полстакана коньяку. Я люблю коньяк, могу выпить рюмку. При вдохновении - две. При очень долгом застолье - три.
Двоюродный брат директора театра сел рядом и придвинул ногу к моей. Она уже настолько отошла, что я почувствовала и отодвинулась:
– Какого театра? Тбилисского?- с преувеличенным интересом спросила я.
– Кутаисского!- он подвинулся ко мне еще ближе.
– Ой!- вскочила я.- Я вам нашу программку покажу!
Я протиснулась между столиком и его ногами и вытащила из сумки последнюю мятую программку. Эта была лично моя рекламная продукция: фотографии актеров, сцены из спектаклей и моя фамилия, напечатанная маленькими буквами в самом низу.
– Вот эту актрису видите? Звезда! Красавица! А какой голос! Лауреат конкурса… В Южной Америке…
И меня понесло… Это был рассказ по картинкам. Я знала, сколько там фотографий. Сначала я рассказала обо всех солистах. На это ушло полтора часа. Главное, не садиться на нижнюю полку, рядом с Гиви… А он все пытался меня перебить, усадить поближе и повести действие в другом направлении. Но я знала, что этого никак нельзя допускать. Это был мой главный монолог - быть или не быть. Я говорила, не останавливаясь ни на минуту.
Они были не насильники, а просто нормальные грузинские мужчины, которые с детства знают, что с грузинскими женщинами есть один фасон обращения, а с русскими - другой. У нас - увы!- плохая репутация.
Он все доливал и доливал, и мы выпили за всех актеров нашего театра, за всех актеров Кутаисского театра, за всех актеров в мире. Но мое дело было не присаживаться и не останавливать потока красноречия. Я рассказала все известные мне театральные анекдоты, все интересные сплетни об известных и неизвестных людях.
Я стояла между двумя полками и размахивала руками, я пела и читала стихи, и снова рассказывала анекдоты. Я чувствовала себя Шехерезадой, но знала, что мне надо продержаться всего одну ночь. Поезд шел к Москве.
Гиви делал редкие вылазки в мою сторону то рукой, то ногой, но постепенно тяжелел. Я пила коньяк с ними наравне и закусывала мандаринами. Мандарины подходят к коньяку гораздо лучше, чем лимоны. Теперь я это знаю точно. Мои собутыльники по два раза выходили в уборную, но я держалась - нельзя было оставлять площадку.
– Слушай, ложись, а?- предложил тот, что поменьше, Реваз.
– Зачем ложиться? Такой интересный разговор!
Несколько раз мне удавалось взять передышку: Гиви рассказал не очень длинную историю из армейской жизни, потом Реваз рассказал про свою бабушку, которая была осетинка. И опять возникла пауза, после которой коротыш Реваз собрался было лезть на верхнюю полку, а Гиви сделал ему подбадривающее движение, мол, вали отсюда. И я поняла, что до полной победы мне еще далеко, хотя время было на моей стороне - уже перевалило за четыре. Две бутылки были выпиты. Продержаться надо было еще часа три.
Я обратилась к семейной истории - рассказ о прадедушке-солдате и дедушке-часовщике вызвал сердечный отклик, и Реваз рассказал о дедушке-духанщике, а Гиви - о дедушке-лекаре. Я умело задавала дополнительные вопросы, и выяснилось, что один был из Сухуми, а второй из Кахетии, и они немного поспорили на грузинском о чем-то своем, важном. При этом они поглядели на часы. Но я-то знала, что время работает на меня. Однако затевалось что-то новое, и я не сомневалась, что затея касается меня.