В центре шатра заклубился дым. Вызов услышан.
Ламорак — не наследник Алвисида, он поддается магическим чарам. Хамрай подчинил юношу своей воле.
Едва подойдя к комнатам оруженосцев барона, Ламорак на время потерял способность думать и чувствовать.
Затем Хамрай подвел Ламорака к магическому столбу, который не успели разобрать после неудачной попытки создать двойника наследника Алвисида.
Хамрай не понимал, откуда у него благородные порывы — казалось, за двести лет сердце мага должно было очерстветь и оставаться равнодушным к чужому горю.
Хамрай так и думал раньше.
Оказалось — нет.
Может, любовь, которой он так сейчас страшился, влияет на него?
Хамрай не желал об этом думать. Ему просто понравился этот симпатичный юноша (к тому же близкий друг наследника Алвисида — почему бы не сделать Уррию еще раз приятное?), а в склянках оставалась одна жизнь.
Очнулся Ламорак все так же стоя в коридоре, словно не прошло и мгновения.
— Пойдем, — сказал сэр Ансеис.
— Что вы хотели мне показать?
— Я передумал. Позже покажу.
— «Позже», наверное, для меня не будет.
— Будет, — уверенно сказал барон.
Когда они подошли к воротам все удивленно посмотрели на Ламорака.
Мост уже был снова поднят. По дороге вниз спускался он сам — Ламорак. Ошибиться было невозможно.
— Кто это? — удивленно спросил Ламорак.
— Ты, — ответил маг. — Твоя точная копия, ничем не отличается. Даже мыслями.
— Пустите меня туда, — сказал, почти выкрикнул юноша. — Я должен быть там! Я!
Его порыв остановил спокойный, властный жест графа Маридунского.
— Это магия, да? — спросил Уррий.
— Да, — подтвердил Фоор.
— Спасибо, сэр Ансеис, — ответил Уррий.
Хамрай понял, что предугадал правильно — наследник Алвисида переживал за Ламорака.
Все смотрели вниз.
Король Пенландрис слез с коня, сын подошел к нему и они обнялись. О чем они говорили со стены замка было не слышно.
Ламорак, находящийся на стене замка, почувствовал на себе ненавидящие, словно прожигающие насквозь взгляды окружающих рыцарей.
— Ну, если он хотел убить отца-предателя, бычья требуха, то чего ж медлит? — спросил сэр Гловер.
Он ни к кому не обращался, как будто рассуждал вслух, но Ламорак воспринял его слова, как самое суровое обвинение его, Ламорака, в коварном предательстве.
— Все правильно, — медленно произнес сэр Отлак в ответ на слова Гловера. — Пенландрис под белым флагом у стен замка. Ламорак, вернее его магический двойник, как защитник замка не имеет права убивать парламентера. Как и следует поступать истинному благородному рыцарю. Вот отъедут чуть дальше, уберут белый флаг…
Ламорак с благодарностью посмотрел на сэра Отлака — уже не впервые за последние дни граф спасает его от немедленной расправы.
— Хорошо, бычья требуха, подождем, — недовольно проворчал Гловер.
Ламорак смотрел вниз, на то, как он сам усаживается на лошадь, освобожденную для него варлаком. Он пытался разобраться в своих чувствах. Ведь он ДЕЙСТВИТЕЛЬНО желал только одного — смыть позор кровью. Кровью отца-предателя, а если понадобится, то и собственной. Неужели в решающий момент он не отважился на это?
Что сказал отец в свое оправдание, что у двойника не поднялась рука?
Как трудно, оказывается, разобраться в самом себе — думаешь одно, а поступаешь…
Странно, но Ламорак не боялся, что его, вот его, стоящего на стене, разрубят на куски возмущенные рыцари. Если выясняется, что он трус и предатель — имеет ли тогда смысл жить? И того бы, там, внизу, хорошо бы тогда тоже…
Ламорак лишь искренне жалел, что ему никогда не суждено встретиться с тем, внизу. С самим собой. Они бы вдвоем жили душа в душу — это больше, чем друг, это больше чем брат…
Но, действительно, что же он медлит?!
Эмрис подошел к Ламораку и обнял его за плечи. Рядом встал Уррий. Волна уверенности и поддержки накатила на Ламорака — у него есть друзья, которые верят в него, не смотря ни на что!
На стене замка воцарилось гробовое молчание, только кто-то из рыцарей нервно кашлянул.
Все смотрели вниз.
И как-то самый ответственный момент Ламорак, поглощенный своими мыслями, пропустил.
Он вдруг услышал торжествующие крики, вздохи облегчения и сэр Гловер, дружелюбно ткнул его могучим кулаком в грудь:
— Молодец, бычья требуха. Прости, что я сомневался!
Внизу, на зелено-изумрудной траве, почти скрытый лошадьми, лежал король Пенландрис. Мертвый.
И Ламорак увидел, как мечи варлаков рубят его. Его, который внизу. Увидел, как двойник вскрикнул от боли, как пошатнулся в седле, как прикрылся рукой от очередного удара, как упал из седла и как один из варлаков направил коня со смертоносными копытами на него — растоптать, превратить в месиво, чтобы никто не мог узнать то, что было Ламораком.
Страшно смотреть со стороны на собственную смерть. Хочется бежать вниз и рубить убийц, протыкать копьем, рвать зубами.
Ламорак неосознанно выхватил меч из ножен. Юноша тяжело дышал, глаза сверкали безумием.
Но самое главное — он все-таки совершил это! Позор предательства больше не давит на плечи невыносимым грузом.
Двое варлаков спешились, подняли тела короля Пенландриса и его сына, положили на коня поперек крупа и весь немногочисленный отряд помчался прочь от стен замка.
Ламорак понял, что обязан барону Ансеису не только жизнью, не только спасенной честью, но и еще чем-то большим — что-то новое, неохватное, непередаваемое словами открылось Ламораку в эти минуты.
Он понял сейчас, что в жизни самое главное. Понял, ради чего стоит жить. И ради чего — умирать.
— Да здравствует король Сегонтиумский! — воскликнул герцог Вольдемар.
И Ламорак не сразу догадался, что эти слова — о нем.
«Добро и зло враждуют, мир в огне,
А что же небо? Небо в стороне.
Проклятия и радостные гимны
Не долетают к синей тишине.»
Омар Хайям
Уррий стоял рядом с Ламораком и угрюмо смотрел, как удаляются по дороге варлаки, увозящие тело короля Пенландриса.
Что-то непонятное колючкой царапнуло душу. Он что — не рад чудесному спасению Ламорака? Да нет, конечно рад, еще как рад! Ламорак и позор с имени смыл и жив остался. Конечно, Уррий рад этому. Так в чем же дело?