Вчера Ванина сидела напротив, положив рядом свою черную сумку… Не прошло и суток. Она злилась на Ивара, она краснела, у нее были узкие губы и светлые глаза, а что теперь?!
Он всхлипнул. Мама…
От матери осталась медная табличка, вмурованная в Стену Мертвых. Он не видел маму… после. В его памяти она только живая… А Ванину он видел сначала живой, потом мертвой. Что останется от нее? Тоже… табличка?..
…Среди мертвых страшно. Ленивые вороны на трупах… На поле боя и год, и два, и три года спустя будет расти жирная сочная трава. А пока — торчат обломки копий, и кто-то бродит среди мертвых тел — ищет… Высматривает… Тревожит павших…
Когда через час, а может быть, и два — он потерял счет времени — незнакомый угрюмый парень принес ему поесть, Ивар с отвращением покосился на тарелку и, пожав плечами, уселся носом в угол. Еще через некоторое время угрюмый молча забрал нетронутый обед.
И снова шаги в коридоре — о, эти тяжелые шаги он услыхал задолго до того, как рывком распахнулась дверь и Барракуда, злой, осунувшийся, бросил с порога:
— Голодовка, да?
Ивар поднял голову. Выпуклые глаза Барракуды глядели на него холодно и яростно; Ивар выдержал этот взгляд. Спросил шепотом:
— Что с моим братом?
Барракуда стиснул зубы:
— Разве я стрелял в твоего брата?
— Мне плевать, кто в него стрелял, — сказал Ивар, не опуская глаз. — Но если он умрет, его убийца — вы.
— Его убийца… — начал Барракуда сдавленным, приглушенным голосом, — его убийца…
И замолчал, с видимым усилием давя в себе не сказанные слова.
Поселок лихорадило. Ивар кожей чувствовал напряженные, косые взгляды; Барракуда тащил его недавно пустыми улицами, и там, где появлялся мальчик, стихали приглушенные разговоры, чтобы тут же возобновиться за его спиной.
Поселок пребывал в трауре — и вокруг глаз женщины-наблюдателя, обернувшейся навстречу Барракуде, лежали черные траурные круги:
— Они вызывают. Они вызывают уже семь с половиной минут.
— Соединяй, — процедил Барракуда, выталкивая пленника поближе к экрану.
Секунда — и для Ивара не осталось в мире ничего, кроме огромного, во всю стену, лица Командора Онова.
Мгновение — отец глянул на сына, будто желая удостовериться, что он цел; быстрый, даже беглый взгляд — но Ивару сделалось страшно.
Он не помнил, чтобы отец когда-либо так смотрел. Ярость — да, благородная ярость, приводящая в трепет; гнев, раздражение — да, но сейчас глаза Командора казались мутными, невидящими, будто подернутыми пленкой. Пленкой ненависти, которая граничит с безумием.
Ивар отшатнулся, и вся тяжесть свинцового командорского взгляда обрушилась на Барракуду.
Еще секунду длилась тишина; потом Барракуда медленно, не отрывая глаз от экрана, откинул кресло и сел, поставив Ивара у подлокотника.
Качество связи было отличное — Ивар видел острия несбритых волосков на отцовом подбородке, запекшийся рубец на верхней губе и красные прожилки в белках замутившихся глаз; потом рот Командора дернулся, чтобы прошипеть:
— Отброс-сы… Подонки.
Ивару захотелось закрыть глаза и заткнуть уши. Отец не может быть некрасивым. Даже в горе и ненависти.
Онов прерывисто втянул воздух:
— Подонки… Вам припомниться все. Вы заплатите… Ты! — он захлебнулся, невидящим взглядом уставившись на Барракуду. — Ты проклянешь день… За каждую капельку его крови… Ты…
Ивар беззвучно заплакал.
— Он будет жить, — процедил Командор, и правый уголок его рта пополз книзу. — Его спасут… Но за каждую каплю его крови ты — ты будешь умирать по десять раз!
Он замолчал, и несколько длинных секунд Поселок слушал хриплое дыхание своего заклятого врага. Рука Барракуды, придерживающая Ивара за локоть, казалась холодной, как заиндевевшая сталь.
— Значит, так, — уронил Командор, с трудом взяв себя в руки. — Или в течение часа вы отдаете мне Ивара…
— Или что? — бесцветным голосом спросил Барракуда.
По лицу Командора судорожно прокатились желваки:
— Тебе… мало? Мало крови… ребенка? Кай… а?
— Не я в него стрелял, — отозвался Барракуда все так же бесцветно. — И мои люди были без оружия… как договорились. Сила… не всегда так уж сильна, Онов. У тебя плохие советчики. Послушай меня и выполни уговор, так будет лучше… для всех.
— Я превращу тебя в грязь, — сказал Командор почти спокойно. — Тебя и всех твоих… весь твой выводок.
Ивар закрыл глаза. Еще вчера подобные отцовы слова переполнили бы его гордостью и предвкушением праздника — а теперь угроза казалась пустой, пресной, будто картонной. Ивар понял, что не верит отцу — и наступивший вслед за этим горький стыд был еще хуже, чем страх за Саню.
Барракуда вздохнул. С полуулыбкой обернулся к женщине-наблюдателю:
— Милица… Перекачай Командору список оставшегося… Того, что мы ждем, но все еще не получили. Надеюсь, на этот раз ВО ВСЕХ контейнерах будет оборудование, а своих головорезов оставьте себе…
— Мерзавец! — рявкнул Командор. — Мне достаточно получаса, чтобы сделать из всех вас жирную копоть!
Ивар содрогнулся — голос отца будто взорвался внутри его головы.
Барракуда резко обернулся к экрану.
— Хватит, — сказал он тихо, но так, что у Ивара волосы зашевелились на голове. — Это болтовня. Вот, — он дернул Ивара к экрану, выставив его перед собой, как щит. — Теперь давай… Превращай! В жирную копоть!
У Ивара не осталось сил, чтобы сопротивляться.
— Я жду, — бросил Барракуда устало. — Жду — неделю. Потом… Мне не страшно умереть. Нам не страшно умереть. Но тебе страшно потерять сына, Онов. Все!
Он развернулся к оператору Милице. Мгновение — и экран погас, мертвый.
…Обугленная, в корках сплавившегося песка равнина, и грузные черные хлопья, оседающие с неба. Белый конь по колено уходит в груды пепла. Рыцарь давно отбросил сломанное копье, и двуручный меч его исступленно ищет ускользающего врага — чтобы снова провалиться в пустоту. Рыцарь ранит сам себя, доблесть и отвага жалят друг друга в спину, это замкнутый круг, это сражение с зеркалом…
За ним пришли двое — большеротый Генерал и женщина, в которой Ивару померещилась Ванина. Он вздрогнул, но это была Милица, наблюдатель.
Ему было велено надеть комбинезон и шлем. Сердце Ивара запрыгало, как чертик на резинке: куда?
Минуты две он крепился, но не удержался-таки и спросил, заглядывая в глаза Генералу:
— Меня… отпускают?
Генерал молча качнул головой. Женщина украдкой вздохнула, будто сожалея — но Ивару уже не было дела до ее вздохов.
Он шел между двумя провожатыми, как преступник, шел, волоча ноги и не поднимая глаз от бледного ноздреватого покрытия на полу. Лифты удовлетворенно чмокали дверями, лениво поворачивались в гнездах огромные вентиляторы, и позади остались несколько ярусов, пока пол из ноздреватого не сделался тускло-металлическим и Ивар не ощутил присутствие многих людей.