Некоторое время он стоял, не поднимая головы; людей вокруг было много, но все они молчали. Ивар слышал приглушенное дыхание, едва различимый шелест комбинезонов — и ни слова, ни голоса. Тогда наконец он оторвал глаза от пола.
Круглое помещение, что-то вроде тамбура в пусковой шахте. Ивар повернул голову — и увидел пилотское кресло.
Кресло помещалось в центре, поддерживаемое трехпалой рукой манипулятора; оно чуть поднималось над собравшимися людьми, и к нему обращены были все взгляды.
В кресле сидела Ванина. Ивар прирос к железному полу.
Легче всего было представить, что женщина заснула в кресле, но Ванина не походила на спящую. Ивар не мог сейчас вообразить ее живой, не мог вспомнить, как двигались ее губы, когда она обращалась к нему, произнося какие-то обыкновенные слова; теперь она казалась воплощением смерти, и Ивар впервые в жизни смотрел смерти прямо в лицо.
Ему захотелось спрятаться или хотя бы схватить кого-нибудь за руку — но вокруг стояли чужие люди. Ивар затравленно оглянулся — за спиной у него молчала Милица, и глаза ее казались слепыми.
Никто не глядел сейчас на Ивара. Они стояли плотно, плечо к плечу, мужчины, женщины, молодые и старше, разные… У кого-то вздрагивали губы. Кто-то казался абсолютно безучастным.
— …Ты возвращаешься туда, откуда все мы родом. Легкого пути тебе… Хангарра, зар йу о фарра ор, зар йу о фарра бан…
Ивар не понял последних слов, но узнал голос.
— Там наша Прародина, там голубое над зеленым, там накрыт для тебя стол… Варрот, зар онна, о ранна орф, о шанн эр бар…
По гулкому тамбуру прошел вздох. Ивар заставил себя снова посмотреть на мертвое тело в пилотском кресле.
Барракуда стоял перед Ваниной, склонившись в поклоне, почти касаясь коленом пола:
— Легкого пути… Нет на тебе тяжких грехов, и да не будет длинной твоя дорога… И все же прими…
Неслышно подошел кто-то еще, и на острые колени Ванины легло широкое темное полотнище. Ивар узнал карту звездного неба — отличную навигаторскую карту, подобную той, которой обычно пользовался отец.
— Ступай, Ванина… Когда нам будет тяжело и тоскливо, пусть тебе будет легко и радостно. Пусть лучшие из нас встретятся с тобой, и воссядут с тобой за зеленые скатерти под синим шатром…
Ванина не отвечала, страдальчески опустив уголки мертвых губ. На фоне желтой кожи щек неожиданно темными казались ресницы — слипшиеся стрелками, будто от слез. Сглатывая горькую слюну, Ивар смотрел, как подходившие люди клали на колени неподвижной женщине медальоны из белого металла, и пряжки с цветными камнями, и старинные монеты, и квадратики хлеба, и пряди собственных волос; кто-то отдавал первое, что нашлось в кармане, кто-то снимал с себя самое ценное — Ванина, разметавшая на подлокотниках складки своего широкого одеяния, оставалась равнодушной к этим последним подаркам.
Потом Ивар перевел глаза — и увидел руку Ванины, жесткую костлявую кисть, выглядывающую из темного рукава. Поверх мертвой ладони женщины лежала живая мужская ладонь — будто Ванина страшилась предстоящего пути и могла ощутить всю нежность этого прощального прикосновения. Ивару вдруг стало так тоскливо, так одиноко, так безнадежно жаль себя, Ванину, кого-то еще, что подступившие слезы подернули происходящее дрожащей мутью.
Барракуда молчал, не выпуская мертвой руки, а тем временем в другую руку Ванины кто-то вложил горящий фонарик — тускло светящийся кристалл: «Освети… путь… освети… освяти… светлый… путь…» Губы Барракуды шевелились, но слов не было слышно, кто-то положил ему руку на плечо, он вздрогнул и задел локоть Ванины — тогда уже вздрогнул Ивар, потому что мертвая голова качнулась, вспыхнул камень в сложной тугой прическе и на лоб упала прядь, почти как тогда, в комнате, и лицо от этого сделалось почти милым — тогда милым, а сейчас жалобным, измученным и усталым.
Барракуда оторвал свою руку от руки Ванины.
Сквозь слезы Ивар видел стеклянный колпак, опустившийся сверху и заключивший сидящую женщину в прозрачный кокон, в капсулу. Трехпалая рука манипулятора пошла вверх, поднимая над головами живых мертвую Ванину в пилотском кресле, и люди провожали ее глазами, пока не сомкнулся потолок. Целую минуту длилось ожидание, потом завибрировал, как от далекого взрыва, железный пол. Сквозь слезы и тоску Ивар успел удивиться — запуск? Они запустили капсулу?..
Еще несколько секунд было тихо.
— Так ушла дочь тигардов Ванина… вместо сына тигардов Кая, — глухо и зло сказал Барракуда, глядя в пустой потолок.
— Никто не уходит «вместо», — негромко отозвался плечистый старик. — Все уходят вовремя… Не греши, Кай.
Милица взяла Ивара за плечо, но он так и не поднял глаз от тусклого пола.
…Они все стояли по колено в прибое, волны накатывали и уходили, и никто не чувствовал холода, хотя высокие голенища полны были соленой воды. Темная ночь превратилась в красный, воспаленный день, потому что неподалеку от берега покачивался уносимый отливом факел.
Окутанные пламенем паруса, мачты, пылающие, как ритуальные свечи, оплавляется бронзовая фигурка на корме, оплывает, скапывает в шипящее море; языки пламени жадно облизывают черное небо, и звезды меркнут, а на месте их бесстыдно пляшут полчища обезумевших искр… На неподвижных лицах людей лежит горячий медный отблеск, а огромный погребальный костер отплывает все дальше, и все дальше уходит женщина на высоком ложе, женщина в огненном одеянии…
Ивар плакал в полубреду. Ему мерещились черные, черные глубины космоса, полные бродячих огоньков — тусклых фонариков в мертвых руках. Там зеленые скатерти под голубыми шатрами… Нет там шатров. Там черная пустота… и таблички, вмурованные в Стену Мертвых… А если — есть?! Несправедливо, если одним Прародина и шатры, а другим — только буквы на глухой поверхности искусственного камня… Мама!..
Он проснулся — или очнулся — и увидел над собой лицо склонившейся женщины.
— Мама… — он заплакал от облегчения, но тут же понял, что обознался, и прошептал разочарованно:
— Ванина… Ты разве не улетела?
Женщина присела на край кровати, Ивар ждал увидеть в ее руке шприц-пистолет но не увидел. Тогда он понял, что обознался снова.
— Это все из-за тебя, — сказал он Регине. — Оставь его в покое… Он любит только маму, ясно? Отстань, вот присосалась, как… присоска…
К его лбу прижалась нестерпимо холодная ладонь. Ивара передернуло.
— Он бредит, — прошептала женщина.
Ивар умиротворенно вздохнул и закрыл глаза. Если поверить… Если хоть на секундочку поверить, что где-то там людей ждут голубые шатры и зеленые скатерти… И там его ждет мама.
— Он бредит, — сказала женщина громче. — Он горячий и дрожит… — в ее голосе отчетливо скользнула паника. — Он… слышишь, Кай?!
«…вместо сына тигардов Кая». Ивар открыл глаза.
Над ним нависало испуганное лицо оператора Милицы. Увидев осмысленный взгляд, она забормотала почти заискивающе: