Увлекаюсь. Вздрагиваю, когда он кладет мне руку на плечо.
Смеюсь, чтобы спрятать некоторую неловкость:
— Пардон… Я тут слегка влезла в чужое приваси…
— Вообще-то у меня библиотека на старой квартире хранится, говорит, будто извиняясь. Здесь только так… Всякое такое…
— Ты что, читаешь?
— Ну, школу-то я закончил, — пожимает плечами. — Буквы складывать умею…
— Я не о том…
— Ласточка, когда же мне читать? У меня времени нет совершенно… Так, разве что на ночь… Когда тебя нет рядом…
Жарко дышит в ухо:
— Но теперь-то ты есть…
* * *
«Ты, что бабочкой черной и белой,
Не по-нашему дико и смело,
И в мое залетела жилье…»
Мне кажется, что он говорит, не разжимая губ.
На паркете стоит длинная зажженная свечка, но она не кажется мне пошлой.
«…Не колдуй надо мною, не делай
Горше горького сердце мое…»
— Витя! Молчи…
Пламя свечки колеблется.
* * *
Свечка почти догорела.
— Знаешь, я сперва думал, что у тебя в доме больной муж… или ребенок-инвалид… какая-то такая… тайна…
— Не смеши мои тапочки.
— А теперь я думаю, что… Слушай, может, ты мне скажешь?
— Иди ты… Тоже мне, придумал себе развлечение — тайну Мадридского двора.
— Ленка… Мне кажется, что у тебя есть счет… какой-то счет к этому миру. Что ты могла бы начать Троянскую войну… Поджечь что-нибудь…
— Да?
— Помолчи… Мне кажется, что я играю с тобой в шахматы… и ты все время меняешь правила.
Мою зеркало в ванной.
На половине работы бросаю, иду в прихожую и берусь за веник.
Оставив веник, переступаю через мусор и вытаскиваю швабру. В комнате весь паркет в меловых кругах, хватило бы на двадцать олимпийских символов, на тридцать машин «Ауди»…
Смываю мел. Тру и тру.
На комоде оплывшие свечки.
Бредем через лесок, взявшись за руки.
Дорогу нам пересекает стадо коз во главе со старушкой. Старушка не узнает Дымка. У нее дома нет телевизора, и я сразу испытываю к ней неподдельную симпатию.
Просим разрешения сфотографироваться с козами. Вернее, с козлятами. В стаде их трое — один совсем маленький, чуть больше недели. Ничто не предвещает, что через несколько месяцев это ангельски милое существо превратиться в натурального козла со всеми атрибутами.
Дымок щелкает и посверкивает вспышкой. Я прижимаю к груди не очень легкое, не очень чистое, зато мягкое, трогательное, снежно-белое создание.
Потом мы оставляем коз в покое и идем, взявшись за руки, все дальше и дальше, и никто нам не встречается, кроме дятлов…
— Ленка… А о чем ты мечтала, когда была маленькой?
— Быть богатой и знаменитой, — смеюсь. — А ты?
— А я мечтал сделать открытие, — говорит вдруг.
— Что?
— У меня была такая книжка… в детстве… Об изобретателях и изобретениях… Да, у меня родители инженеры оба, ты не знаешь? Я сам политех закончил… Собирался диссер даже писать, но потом бросил…
— Не жалеешь?
— Иногда жалею…
— А у меня была книжка «Юный кибернетик», — говорю, подумав.
И мы идем дальше.
…Господи, какая красота! Какие мы счастливые, что живы, что идем, взявшись за руки, что все это видим…
Белка винтом вьется по стволу.
Впереди открывается озеро; от берега к берегу плывет ужик, мы наблюдаем за ним, пихаясь локтями:
— Тихо! Не спугни…
— Сам ты тихо…
— Я его тебе поймаю…
— Не трогай! Его инфаркт хватит, бедное животное… Не подходи к нему вообще!
У самого берега ужик замечает нас и разворачивается на сто восемьдесят градусов.
— Ну вот, — говорю. — Спугнули змея…
Отражения деревьев всплывают, кажется, со дна. При нашем приближении плюхаются в воду лягушки — как-то особенно красиво, по-балетному.
— Я мечтала быть лесничим, — говорю. — Мне было лет семь…
— Да?
— Жить в лесу… Знаешь, лес…
Сцарапываю со ствола комочек сосновой смолы. Подношу к носу, как флакончик духов:
— Да… Белок кормить с руки. Чтобы птицы были разные, сойки там, удоды, а не просто воробьи. Хотя воробьи тоже хорошо… Зимой чтобы был снег, днем гонять на лыжах и кормить птиц, лосей там всяких… А вечером греться у камина.
— В одиночестве?
Я молчу.
Дымок берет меня за плечи:
— Ленка… а что важнее: быть успешным или быть счастливым?
— Это треп или школьное сочинение?
— Скажи…
— Откуда я знаю? Лучше быть богатым и здоровым… По-моему, так…
(«Ты, несомненно, простишь мне этот
гаерский тон. Это лучший метод
сильные чувства спасти от массы
слабых. Греческий принцип маски
снова в ходу. Ибо в наше время
сильные гибнут. Тогда как племя
слабых плодится и врозь и оптом»…)
Трясу головой. Как будто слова можно вытряхнуть из ушей, как воду.
— Ты же доволен жизнью, Витя, — говорю поспешно. — И это правильно. Потому что человек должен быть богатым и здоровым.
Не выпускает меня. Держит взглядом. Как будто пытается что-то разглядеть сквозь запотевшее стекло.
— Давай посмотрим, — говорит наконец и освобождает мои плечи. — Просто посмотрим вокруг…
Опускается солнце.
Посреди полянки сидит удод, большая, несравненной красоты птица, и не смотрит на нас.
Когда удод улетает сам по себе, по своим делам, мы его не спугнули, садимся на какое-то бревно возле самой воды.
«На Трафальгарской площади ночной
Крылатый мусор реет за спиной.
Обнимемся на каменной скамейке,
Ты больше здесь не встретишься со мной.
Кровь от любви становится лазурной»…
Смотрю на узор своих вен на запястье. Синие вены.
— А давай съездим как-нибудь в Лондон, — говорит мой друг.
— Почему? — ежусь. — Почему ты о Лондоне именно сейчас?