Его пальцы медленно сжимаются. Как странно: он напрягает пресс и, не открывая глаз, приподнимается на постели. Он не в силах поднять веки (ох, опять литературщина, — понимаю я краем сознания). «Лежать», — командую я беззвучно, и его голова падает на подушку.
«Ты кто?» — звенит его нерв.
«Здесь я задаю вопросы».
«Я не скажу ничего».
«Скажешь».
Иногда я сознаю, что эти голоса звучат лишь в моем воображении, иногда — нет. Еле уловимая граница между сознанием и воображением — это тот участок фронта, где и происходит самое интересное.
«Я не хочу ни о чем вспоминать», — говорит он.
«А придется».
Мы думаем синхронно, как братья-близнецы в утробе матери. Мы сцеплены друг с другом. Вероятно, сторонний наблюдатель мог бы подумать про нас самое худшее. Меня это не заботит. Его отец подсматривает в щелочку: я ощущаю на периферии сознания обрывки его мыслей (они похожи на ржавую изогнутую арматуру). Но я сконцентрирован на одной задаче.
«Предупреждаю: будет больно», — говорю я.
Разряд. Еще разряд. Его тело выгибается на кровати. В этот момент и включается картинка.
Мансарда на депутатской дачке. Громадная кровать. Лампочка над кроватью и сверкающее зеркало. Раскрытый белый ноутбук валяется на постели. На экране вертится заставка: 23:05. Нет, уже 23:06. В окно лезет желтая луна.
Как занятно видеть мир чужими глазами. Занятно и опасно. Адреналин играет во мне, немного странный адреналин, непривычный. Холодный и пузырящийся в его крови, как шампанское в его руке.
«Макс, — просит девчонка. — Ну Максим. Ты же умный. Скажи, что мне делать».
Олечка садится с ногами на постель, рядом с ним. Он — в одних джинсах (Кельвин Кляйн, так точно), с обнаженным пирсингом. Она — в довольно игривой юбочке, как раз для вечеринки, и в блузке MaxMara, или в чем-то таком. Совершенно понятно, о чем она спрашивает и почему спрашивает.
«Да ты пей», — он протягивает ей бутылку.
«Ма-акс, — ноет она. — Почему он меня не любит? Он такой краси-ивый, ну Ма-акс».
«Мне-то пофигу», — отвечает Макс. И даже не врет.
Девчонка ерзает на кровати. Если судить по ее виду, вечер начинался вискарем с колой. Снизу слышна музыка: плавающий бас ее заводит. С кем-то там танцует этот Фил, да только не с ней.
«Макс… может, ты ему скажешь?»
Она проводит пальцем ему между лопаток. Он ежится, смеется, отводит ее руку.
«Я скажу, ага», — обещает он. И Олечка уходит, довольная. Бутылку шампанского она уносит с собой.
Тогда Максим трогает touchpad. Заставка послушно исчезает, уступая место окну программы-мессенджера.
No.One: скучаешь?
К сообщению добавлен смайлик. Максим медленно набирает ответ:
Maximalizm: да(поскучаешь со мной?
Друг откликается ровно через десять секунд.
No.One: мне с тобой не скучно)
Maximalizm: мне тоже)
No.One: почему не идешь танцевать?
Maximalizm: откуда ты знаешь?
No.One: знаю)
Maximalizm: ты меня видишь?
No.One: как всегда)
Maximalizm: хочу тебя видеть здесь.
Пучеглазый смайлик, который появляется вместо ответа, должен изображать удивление.
Maximalizm: мне надоело так. Хочу тебя видеть(
No.One: unreal.
Maximalizm: пиши по-русски.
No.One: нереально. Ты же знаешь(
Maximalizm: а если я буду один?
No.One: всегда один?
Maximalizm: всегда с тобой.
No.One: тогда) может быть)
Maximalizm: я люблю тебя.
No.One: love u2
Максим поднимается. Мягко ступая босыми ногами, подходит к зеркалу. Протягивает руку. Прижимает ладонь к ладони зеркального Макса. Они смотрят друг на друга, становясь все ближе и ближе, пока носом не упираются в холодное стекло — каждый из своей реальности. Зеркало туманится от его дыхания. Видя это, он улыбается и тихонько прикасается губами к губам двойника.
Мне скучно на это смотреть. Правильнее сказать — тоскливо и кисло, как если твою любимую девушку тошнит тебе на рубашку.
И это не моё. Ну, или я прочно забыл, было это моим когда-то или нет, а теперь уже и не вспомнить.
Тем временем Максиму приходит в голову новая мысль. Он расстегивает ремень, чуть приспускает джинсы. Его взгляд скользит по зеркалу вниз, туда, где пирсинг, и ниже. Он запускает под ремень тонкие пальцы. Дальше мне смотреть категорически не хочется.
Но вот кто-то карабкается вверх по лестнице, и Макс падает на кровать, на лету застегивая пряжку.
Кто-то тянет за руку кого-то. Кто-то со смехом упирается. «Макс, — окликает вошедший. — Ты обещал». — «Обещал», — соглашается Максим. «Мы быстро», — говорит Кирилл. — «Да мне пофигу», — говорит Максим.
И не спеша спускается по ступеням.
На кухне он опускает голову на руки. Я вынужден читать его мысли. Он живет в моей голове — или я в его? Так сразу и не скажешь.
«У них у всех любовь, — думает он. — У них все просто».
Он слышит чьи-то шаги. Чья-то рука уверенно ложится на его плечо:
«Макс, ты чего такой?»
«Так», — откликается Макс, не поднимая глаз.
«Тебе плохо?»
«Я выживу».
Сергей присаживается рядом. Он хороший друг, этот Сергей. Симпатичный и добрый. Максу вообще везет с друзьями.
«Макс, — говорит этот Сергей. — Давай мы с тобой пива выпьем. А то ты какой-то убитый совсем. У тебя же ДР. Сколько времени? Полчаса осталось. Скоро будем подарки тебе дарить».
«Подарки — это клёво», — отвечает Макс скучным голосом.
«Я тоже тебе подарок привез. Хороший подарок».
Не слыша ответа, Сергей поднимается. Идет к холодильнику. Достает оттуда пиво в маленьких бутылочках с золотыми этикетками. С отвинчивающейся пробкой.
«Не шипит, — Сергей отвинчивает пробку. — Замерзло?»
Друзья звенят бутылками. Макс делает глоток и ставит пиво на стол. Сергей пьет жадно, не отрываясь.
«Пойдем?» — говорит он вслед за этим.
В большом зале довольно весело; все рады их видеть. Им дают покурить чего-то интересного. Максим отыскивает за диваном брошенную рубашку (красную, с серебряными иероглифами), надевает и от этого становится еще загадочнее. «Фил, — говорит он одному из друзей. — Слушай, Фил. Меня тут просили тебе сказать…» — Тут он останавливается. Фил глядит на него недоуменно. Максу становится смешно, так смешно, что он забывает, с чего начал.