Костик с Шерифом тем временем оглядывали окрестности. Хозяин башни смотрел на них с грустью, и я решил отвлечь его:
— Мишка, — начал я самым невинным голосом, — а у тебя здесь девчонки никогда не бывали?
— Бывали, — ответил он. — Но сейчас нет.
— Сейчас однозначно нет, — подтвердил я. — Ты не ошибся. Можешь даже пощупать. Ну, а вообще?
— Вообще мы переписывались по сети. Уже здесь. Но у нас ничего не получилось.
— Да не бывает так, чтобы совсем ничего, — сказал Макс грубовато. — Плохо писал, наверно.
— Я совсем перестал писать. Месяца три назад. На экране все расплывается. Не отца же мне просить вслух читать, правда?
Макс смутился.
— Ну, прости. Я не знал. Но можно же приятеля попросить. Все так делают: пишут вместе, сидят, прикалываются, а потом…
— Хочешь, напиши что-нибудь за меня. Если тебе интересно. Я не стану. Мне всё равно.
— Гордый какой. Мне б такую башню, я бы вообще с телками кувыркался не переставая.
Неожиданно Мишка рассмеялся:
— А у меня почему-то тут никак не получалось. Мне казалось, что нас все видят. Я-то ничего не вижу, а меня — все… Даже если темно… Это мания, конечно…
— Мания преследования, — сообщил Костик.
— Ну и вот. Но на самом деле все было еще более мерзко. Мы познакомились по интернету, а она у меня украла деньги…
— А вот это уже не мания.
— Папа когда узнал, жутко разозлился. На меня, конечно. Потом взялся сам искать мне знакомых, в своем кругу, но я ему сказал — этого не нужно…
— Да, дружище, хреново тебе, — сказал Макс.
— Зато есть что красть, — откликнулся Шериф сурово. — Не так плохо.
— Это всё не мое, — возразил Мишка. — Там, где мы жили до этого, там было лучше. Там все жили одинаково, я еще хорошо видел, гулял по улицам. Мы траву курили. По субботам у хасидов из лавочек кока-колу воровали… На складе стоят бутылки, целыми упаковками. Берем и убегаем… Он злится, кричит, а сделать ничего не может…
— Кто такие хасиды? — спросил Шериф.
— Они очень религиозные. Им в шабат работать нельзя, грех. Даже свет включить нельзя. Прислуга включает…
— Слушай, а ты молодец, оказывается, — ухмыльнулся Макс. — Так им: кто не работает, тот не пьет кока-колы…
— Там я был нормальный, — грустно сказал Мишка. — А здесь — новый русский. Вам смешно?
— Значит, ты новый русский еврей? — спросил Шериф.
— Вряд ли. Но отец так устроил, что да. Когда уезжал. Десять лет назад.
Зазвонил телефон, который стоял прямо на полу. Мишка обернулся на звук, поднял трубку, послушал и ответил: «да, идем».
— Зовут вниз. Они все-таки устроили праздник.
— Минуточку. Раз есть гости, должен быть и праздник, — воскликнул Макс. — Давай, корми нас. Мы тебе не хасиды, для нас пожрать — не влом. А потом еще кататься поедем.
Если я хоть что-нибудь понимаю в людях, то Мишка был счастлив.
Потом говорились тосты (Борис Николаевич переоделся и выглядел представительно, как по телевизору), пилось терпкое красное вино (мне оно понравилось), дарилась пузатенькая, сияющая огненно-рыжим лаком гитара (Мишка взял ее в руки и сразу, хотя и не на полном звуке, произвел такой пассаж, что Макс восхитился. «Йес», — сказал Мишка, никто его не понял, но Костик с важным видом закивал: оказывается, так называлась очень старая и очень сложная английская группа). После всего этого есть уже не хотелось. Мишка взял гитару и понес наверх, а Макс, кряхтя, поволок туда же тяжелый черный комбик размером с два пивных ящика. Борис вручил мне бутылочку вина, а Шериф незаметно прихватил со стола такую же.
В стеклянной башне было уже темно. Ярко светила луна. Сквозь прозрачный потолок были видны и звезды, и млечный путь. Костик засмотрелся на небо, и Макс водрузил комбик ему на ногу. Тот от неожиданности вскрикнул так, что Мишка испугался. Пришлось обоим налить. Нахальный Макс попросил гитару, воткнул провод в усилитель, покрутил ручки и сыграл что-то из своей любимой «Нирваны», довольно складно. Но Мишка взял у него «гибсон» и с ходу врезал то же самое. Макс спросил: «Ты чего, тоже Кобэйна снимал?» — «Первый раз от тебя услышал», — ответил Мишка, и Макс надолго заткнулся.
Вскоре мы сидели, смотрели на звезды и пили винцо, почти невидимые друг для друга. Михаил наигрывал какие-то песни и даже напевал себе под нос. Тогда я сказал:
— Ты бы спел нам чего-нибудь. Раз уж взялся.
— А что вам нравится? — спросил Мишка.
— Да ничего не нравится. Спой из своего.
Ревнивый Макс зашевелился в темноте и сделал громкий глоток прямо из бутылки.
— Я акустику возьму, — сказал Мишка.
Он достал акустическую гитару и для начала исполнил какой-то невразумительный проигрыш. А потом взял минорный аккорд и тихонько запел. Я даже запомнил текст: почему-то это мне показалось важным. Вот он:
Что-то может случиться; я чувствую это
в робком шепоте листьев, в запахе ветра,
в электрической искре, пробежавшей по нервам
от случайного взгляда.
Стоит лишь сделать шаг — и уже не вернуться.
Под ногами лежат бесконечные улицы,
и стены домов вырастают до неба,
до самого неба.
Я поглядел наверх. Никаких стен здесь не было, в черном небе по-прежнему мерцали звезды. «Уже не вернуться», — повторил я про себя.
И я слышу свой голос будто издалека:
помоги же нам, господи,
ты знаешь, как
тяжело быть чужими на этой земле —
собери же нас вместе.
Мишка аккуратно развернул еще несколько аккордов и остановился.
Если бы я верил в переселение душ, — думал я, — и в то, что любое существо на Земле проживает множество жизней, то я решил бы, что этот парень добрался до самой последней. Или нет: у него осталась еще одна жизнь, но энергия уже на исходе. А нирваны в качестве бонуса ему никто не обещал.
Молчание нарушил Шериф:
— Это очень правильная песня.
Макс беззвучно застонал, уничтоженный. Его песни Шериф называл иначе, а чаще никак не называл. Мне не хотелось, чтобы он обижался — я-то знал, насколько ему сейчас больно, все они такие, эти музыканты, — и я попросил:
— Макс, сыграй тоже чего-нибудь… Ну, хотя бы «Опасность»…
— Дай акустику, — сказал Макс Мишке.
«Опасность» была довольно бодрой песней, сочиненной Максом в жанре прямолинейного русского рока. Песне недоставало шлягерности — Макс даже не сумел сочинить слова для припева. А куплеты у него получились такими:
Я бы сел в самолет и летал над землей,