– Это очевидно, – говорит он. – И этого не избежать. Да, ты окажешься в твоей Башне. И тогда… Тогда случится то, чему суждено случиться.
– Что? – выдыхает Берт.
Маргон разводит руками. И отвечает просто:
– Я не знаю.
Берт закрывает глаза и долго молчит. Глядя на него, молчит и Маргон.
– Десять лет я хожу в Ловцах Теней, – заговаривает, наконец, Берт. – Без малого десять лет я мотаюсь по свету. Я побывал там, где тысячелетиями не ступала нога человека. Но я никогда не видел ничего похожего на эту ужасную Башню.
– Человек ничтожно мал по сравнению с миром, – замечает Маргон.
– Я говорил с людьми, – бледно улыбается Берт. – Думаешь, я никого не спрашивал об этой Башне? Никто никогда не видел и не слыхивал ни о чем подобном. Может быть, такого места вовсе нет?
Маргон на мгновение задумался. Покачал головой.
– Эта Башня – твоя судьба. И она есть. В чем ты рано или поздно убедишься. Но это место наверняка забыто. Я не однажды слышал о таких вещах.
– Забыто?
– Есть места, в которые нет хода людям. Они не огорожены высокой стеной, не окружены бездонными пропастями, не спрятаны нагромождениями чащобного бурелома. Люди их просто обходят стороной, не задумываясь, почему они это делают. Понимаешь?
– Не совсем. То есть совсем не понимаю.
– Человек – это просто умное животное, – говорит Маргон таким тоном, будто хотел дать понять – к нему и таким, как он, подобное утверждение не относится. – Инстинкты, друг мой, инстинкты. Звериное, дочеловеческое прошлое, живущее до сих пор в ваших головах. Нечто внутри вас говорит: «нельзя». Неужели до сих пор совсем не понял?
– Понял, – кивает Берт, – теперь понял. Но не совсем. Почему в забытые места нет хода? Там… опасно?
Маргон задумывается.
– Ведь инстинкты оберегают нас от опасности… – торопится Берт, но многознатец, выйдя из раздумий, прерывает его:
– Н-нет… Не так… Не опасно. Для людей забытых мест просто не существует. Они есть, но их нет, понимаешь? Провидение бережет их в определенном состоянии. И открывает для избранных тогда, когда это нужно. Ни часом раньше, ни часом позже.
На этот раз надолго задумывается Альберт Гендер.
– Понимаешь? – вкрадчиво спрашивает Маргон.
Но Ловец молчит.
– Вполне возможно, – говорит еще многознатец, сплетая и расплетая пальцы, – в этой Башне и таится твоя почти невероятная везучесть. Оттуда, где гибнут сотни, ты выходишь невредимым. Провидение хранит тебя для чего-то другого… Для какой-то грядущей важной задачи…
Маргон говорит еще, но его голос становится все тише и неразборчивей – словно лопотанье лесного ручейка. Образ тесной комнаты мутится в глазах Берта, и силуэт многознатца тает, сливаясь с общей серой мутью. Берт неожиданно понимает, что и Маргон, и эта комната – тоже всего лишь сон, навеянный давним воспоминанием, когда он точно так же сидел перед многознатцем в его жилище, силясь с посторонней помощью найти отгадку на мучившую его тайну.
Тело Ловца пронзает прожилками боли, и эта боль рушит плывущую иллюзию окончательно…
Боль корежила истоптанное тело, но боль была признаком, что он все еще жив. Берт открыл глаза и увидел над собою лицо Марты. Сначала ему показалось, что дурманная муть все еще властвует над его сознанием, но спустя мгновение он понял – рыжеволосая и впрямь сидит рядом.
Порывистое движение отдалось новым приступом боли. Простонав, Ловец вновь опустился на землю. Крылатая Башня, затем разговор с Маргоном… Марта… извивающаяся под жестокими руками пустынных всадников… Что из этого было на самом деле, а что привиделось?
– Все хорошо, – услышал он голос рыжеволосой.
Хорошо? После того что случилось? Да, теперь он вспомнил – нападение чернобородых воинов – это вовсе не сон.
Берт снова поднялся. На этот раз он двигался со всей возможной осторожностью, но все же не удержался от мучительного стона. Прозрачная холодная ночь объяла каменную пустошь. Треск сучьев в костре, негромкий гортанный говор и фырканье верблюдов дымкой плавали в темном воздухе. Он лежал у костра, вокруг небольшими группками сидели укутанные в белое воины, лохматыми холмиками возвышались поодаль спящие верблюды. И Марта сидела рядом с ним. Она едва заметно дрожала, обхватив колени руками.
– Они тебя больше не тронут, – сказала она.
– А тебя? – хрипло спросил Ловец.
– И меня, – подтвердила она.
Чернобородый, ступая неслышно и мелко, подошел к Марте и, поклоном испросив разрешения, присел рядом. Марта прижалась боком к Берту, а Берт невольно поискал руками рядом с собой, и рукоять меча тут же удобно легла в ладонь. Чернобородый рассмеялся – белые зубы плеснули в густой бороде.
– Убивать… – кивнул чернобородый. – Убивать… хорошо.
Опять – хорошо…
– Он хочет сказать, что ты – умелый воин, – перевела Марта.
– А ты – их любимая общая жена? – не сдержался Берт.
Марта дернулась, словно от пощечины, отстранилась.
– Будем считать, что ты ничего не говорил, – сухо обронила она. – Они… – тут рыжеволосая замялась, – они… не успели навредить мне.
– Вот как!
– Анис! – вдруг дрожащим голосом выговорил чернобородый и, спрятав лицо в ладони, нырнул головой в собственные скрещенные колени – поклонился.
Берт вдруг узнал воина. Это он сидел на белом верблюде. Это он – предводитель пустынных всадников.
Марта тронула медальон на шее:
– Они увидели вот это. Надо сказать, очень вовремя увидели.
– Не сомневаюсь… – помедлив, проворчал Берт. – Дай догадаюсь… Они поклоняются древним героям этих земель и, увидев на одном из нас знак Аниса, решили, что мы – воплощение их идолов. Знакомая история.
– Не совсем так, – поправила Марта. – У них свои духи-покровители. Дети Красного Огня – вот как они себя называют. Если я, конечно, правильно поняла тарабарщину Исхагга.
– Кого?
Марта указала на чернобородого, сидящего рядом.
– Поклонение стихии огня, – кивнул Берт. – Впрочем, что еще можно было ожидать от этого примитивного народа… А причем здесь Анис?
– Легенда о Кости Войны… – начала она, и Ловец заметил, как при этих словах вздрогнуло лицо Исхагга, – здесь не совсем легенда. Вернее, совсем не легенда. Это повесть об ушедших временах, быль. В руины Древних Царств до сих пор не ступала нога ни одного из множества племен Детей Красного Огня. Кость Войны…
Исхагг снова вздрогнул и, рывком поднявшись, поспешно отошел в сторону, мелко всплескивая обеими руками, будто стряхивая с себя что-то мерзкое.