– А до чего вы пытались дотянуться?
Женщина некоторое время обдумывала вопрос, сдвинув изящные брови.
– Наверное, до самой себя. И я все время хотела, чтобы эта уникальная сущность, которой являюсь я сама, принадлежала бы уникальному мужчине. Когда этого не происходило… да и как это, в принципе, могло случиться? – я искала следующего, и следующего, и следующего. Двоих до Хари, затем самого Хари вместе с Эстебаном и, наверное, даже Ренцо. – Она посмотрела на инспектора. – За свою жизнь я сделала больно многим людям, особенно больно было Хари. Я не горжусь этим. Я просто была такой.
– А сейчас?
– Я строю свою жизнь с Ренцо. Мы становимся семьей. Он хочет пожениться, и я тоже этого хочу. Сначала я сомневалась, а теперь действительно хочу.
Линли попытался проанализировать: первоначальная неуверенность в Муре; что именно эта неуверенность могла значить для мужчины; на что мужчина мог пойти, чтобы изменить ситуацию.
– В какой же момент вы поверили в него?
– Я не уверена, что понимаю, что вы имеете в виду.
– Наверное, следующее: был ли какой-то особый момент, когда для вас все изменилось? Когда вам стало ясно, что то, что происходит у вас с синьором Мурой, гораздо важнее всего остального? Важнее, чем поиски мужчины, которому, как вы сами говорите, вы передали бы свою уникальную сущность?
Анжелина медленно покачала головой, но, когда она заговорила, Линли понял, что она прекрасно читает между строк.
– Ренцо любит меня и Хадию. И вы не смеете сидеть здесь и думать, что он организовал что-то… что-то такое ужасное, как то, что произошло, чтобы доказать мне… чтобы уверить меня в себе… Ведь вы именно об этом думаете, инспектор? Как вы можете? Как вы можете подумать, что он может что-то сделать, чтобы так ранить меня?
Потому, что это вполне возможно, и потому, что это моя работа, подумал Линли. Но более всего потому, что Анжелина навсегда будет привязана к Муре, если Хадия так и не найдется.
Сестра Доменика Джустина вышла вслед за Кариной в сад. День был жарче, чем обычно, и фонтаны в саду притягивали ребенка. Если бы она не принимала наказание Божие за свое прелюбодеяние, сестра Доменика могла бы даже присоединиться к девочке. Карина получала истинное наслаждение, стоя в воде в своих зеленых брючках, закатанных до колен. Девочка плескалась в самом большом фонтане, весело пробегая под струями, и расплескивала воду, создавая вокруг себя маленькие радуги. «Venga! Fa troppo caldo oggi!» [199] – кричала она сестре Доменике. И хотя день действительно был очень жарким, женщина знала, что ее страдания нельзя облегчать даже пятиминутным купанием в приятной, прохладной воде.
За то, что они сделали с ее кузеном Роберто, полагалось сорок дней самоистязания. В это время она не будет менять одежду, только добавлять в старую все новые и новые розовые шипы, хотя одежда уже провоняла – запахом ее, его и их совокупления. Каждую ночь она будет внимательно изучать свои раны, потому что те уже начали нарывать. Но это было хорошо, так как вытекающий из них гной был свидетельством того, что Бог принимает ее покаяние. Бог сообщит ей, когда она искупит эту вину. А пока он не сделал это, прекратив истечение гноя, она должна продолжать идти по пути, который сама избрала. Она должна показать Ему, как она сожалеет обо всех своих совершенных грехах.
– Сестра Доменика! – закричала девочка, встав в фонтане на колени так, что вода доставала ей до груди. – Deve venire! Possiamo pescare. Vuole pescare? Le piace pescare? Venga! [200]
В воде этого фонтана рыбы не было, и она кричала слишком громко. Доменика понимала это, но не решалась нарушить радость ребенка. Однако она также понимала, что это все-таки необходимо сделать, и сказала, приложив палец к губам:
– Carina, fai troppo rumore [201] .
Доменика взглянула на здание виллы, стоявшее в западном конце купающегося в солнечных лучах сада, и этот взгляд должен был предупредить девочку, что ее крики не должны беспокоить жителей виллы. Везде таилась опасность.
С самого начала ей велели держать девочку в комнатах над стойлом и никуда не выпускать, а она ослушалась. Когда Доменика провела его к большим подвалам, чтобы показать девочку, он улыбнулся и по-доброму заговорил с Кариной. Но женщина знала его лучше, чем он сам себя, и по его глазам она догадалась, что он недоволен.
Он прямо высказал ей это перед отъездом:
– Не выпускай ее из помещения, пока я не разрешу. Можешь ты понять это своей глупой башкой, Доменика? – Он больно постучал по ее голове костяшками пальцев, как бы показывая, насколько она была тупа, затем добавил: – Благодари Господа, что после всего, что ты сделала со мной, я должен… Cristo, я должен был оставить тебя гнить заживо.
Она попыталась объяснить. Детям необходимы свежий воздух и солнце. Карине надо было выходить из душных, темных комнат. Даже если бы ей приказали оставаться там, она бы не послушалась. Ни один ребенок не послушался бы. Кроме того, кругом не было ни одной живой души, а если бы и была, разве не настало время сказать всему миру, что Карина принадлежит им?
– Sciocca, sciocca! [202] – был его ответ. Он взял ее за подбородок. Он все увеличивал давление, пока вся ее челюсть не заболела, и, наконец, оттолкнул ее голову.
– Она остается внутри. Ты понимаешь меня? Ни огорода, ни подвалов, ни рыбного садка, ни поляны. Она сидит внутри.
Доменика сказала, что поняла. Но день был такой жаркий, а девочка так мала, а фонтаны так привлекательны… Час удовольствия ей совсем не помешает, решила про себя сестра Доменика.
Но все равно, она все время нервно оглядывалась. Наконец решила, что лучший наблюдательный пункт наверху, рядом с peschiera, забралась к рыбному садку по каменным ступеням и оттуда внимательно следила за тем, чтобы они с Кариной оставались одни.
Доменика подошла к тому месту, где холмы хорошо просматривались сквозь кусты и деревья, и откуда было видно дорогу, извивающуюся по склонам холмов. И опять увидела его. Как и накануне, он мчался по дороге на своей красной спортивной машине. Даже на таком расстоянии Доменика слышала рев двигателя, когда он переключал передачи. Он ехал слишком быстро, как и всегда. Раздавался визг автомобильных покрышек, когда он слишком резко проходил повороты. Ему надо бы притормозить, но он этого никогда не сделает. Он слишком любит скорость.
Между тем местом, где она стояла, и доро́гой воздух, казалось, колебался в жарком мареве. Жара делала сестру Доменику ленивой, и хотя она понимала, что Карину надо уводить из сада в комнаты над стойлом и переодеть в сухую одежду до того, как он появится, она не могла заставить себя двигаться.