По его мнению, встреча рядом с Кампо деи Мираколи [187] , где бы то ни случилось, была абсолютным сумасшествием, потому что в городе существовали десятки других мест, где можно было встретиться незамеченными. Но его вызвали на Кампо деи Мираколи, поэтому он направился в этот центр туристического безумия. Он прошел через, возможно, пятьсот человек, фотографирующих своих друзей, которые притворялись, что поддерживают башню, затем прошел между Дуомо и Баптистерией и, наконец, оказался на кладбище, за высокими и непроницаемыми стенами. Он нашел помещение, которое ему описали: в него перенесли после реставрации фрагменты настенных affreschi [188] .
Его заверили, что там никого не будет. Когда автобусы выплевывали туристов возле пьяцца деи Мираколи, gitanti [189] давали всего сорок минут на то, чтобы те могли сделать фотографии и успеть вернуться на автобус, который уносил их к следующей остановке по маршруту. У таких туристов просто не оставалось времени ни на что другое, особенно на посещение кладбища. С остатками плохо сохранившихся affreschi и скульптурой женщины в позе раскаяния, оно не представляло никакого интереса и было совершенно пустынным.
«Они и должны встретиться в пустынном месте, – подумал он с сарказмом, – если принимать во внимание внешний вид его работодателя». Потому что никогда еще тщеславие не доводило человека до такого идиотизма в том, что касалось его внешнего вида, как это произошло с Ди Массимо.
Ди Массимо уже ждал его. Как и было обещано, он был один в помещении с отреставрированными affreschi, где со скамейки, стоящей посередине, внимательно изучал одну из них – или, по крайней мере, притворялся, что изучает. На коленях у него был раскрыт путеводитель, а на кончике носа висела пара очков для чтения. Профессорский вид, который они ему придавали, совсем не вязался с его остальным видом: выкрашенные волосы, черная кожаная куртка, кожаные штаны, грубые черные ботинки. Никто бы никогда не принял его ни за профессора чего-нибудь, ни даже за студента. Но, с другой стороны, никто бы не принял его и за того, кем он был на самом деле.
Скрываться не имело смысла, поэтому он не сделал ничего, чтобы приглушить звук своих шагов по мраморному полу. Он сел рядом с Ди Массимо и тоже воззрился на фреску, которую с таким вниманием изучал мужчина. Он понял, что тот разглядывает своего тезку. С мечом в руке архангел Михаил то ли изгонял кого-то из рая – по крайней мере, ему это показалось раем, – то ли приглашал кого-то в рай. Да и кому это, в сущности, было интересно? Он не понял весь этот шум, который подняли вокруг отреставрированных и якобы спасенных affreschi. Они были здорово подпорчены и выцвели так, что в некоторых местах нельзя было разобрать, что на них нарисовано.
Ему захотелось закурить. Или женщину. Но мысль о женщинах вернула его к его кувырканию в грязи с полоумной кузиной, а ему не хотелось об этом думать.
Он не мог понять, какой дьявол вселялся в него, когда он видел Доменику. Когда-то она была хорошенькой, но те времена давно прошли, а ведь даже сейчас, когда она находилась рядом, ему хотелось обладать ею, доказать ей… Что-то. Ну и как это характеризовало его – то, что он все еще хотел эту сумасшедшую после стольких лет?
На скамейке рядом с ним Микеланджело Ди Массимо пошевелился, захлопнул путеводитель и засунул его в рюкзак, стоявший у ног. Из рюкзака он достал сложенную газету и сказал:
– Теперь в дело вмешалась английская полиция. Об этом пишет «Прима воче». Была телевизионная передача с обращением родителей. Ты ее видел?
Конечно, нет. В тот вечер, когда показывали telegiornale [190] , он трудился на своей постоянной работе в «Ристоранте Маестосо», где телевизора не было. А днем он занят соблазнением commesse [191] во всех этих модных магазинах и лавках, чтобы заставить их купить у него пару носков, в то время когда им нужны шелковые рубашки. Поэтому у него не было времени на телевизоры или таблоиды. Все, что он знал о поисках маленькой девочки, он знал от Ди Массимо.
Последний передал ему номер «Прима воче». Он быстро просмотрел статью. Скотланд-Ярд, детектив в качестве офицера связи для родителей девочки, новые подробности о родителях, неприглядные замечания о британской полиции от этого идиота Фануччи и хорошо продуманное выступление старшего инспектора Ло Бьянко, подтверждающего сотрудничество двух полицейских сил. Там же была помещена фотография англичанина, беседующего с Ло Бьянко. Они стояли на фоне questura в Лукке; старший инспектор скрестил руки на груди и, наклонив голову, выслушивал, что говорил ему англичанин.
Он вернул таблоид Ди Массимо. В нем поднималось чувство раздражения. Он ненавидел терять время впустую, и если ему пришлось приехать из центра города в Кампо деи Мираколи только для того, чтобы увидеть что-то, что можно было увидеть, просто остановившись у любого giornalaio [192] , он разозлится еще больше.
Поэтому он грубо указал на газету и спросил «Allora?» [193] тоном, который не скрывал его нетерпения. Чтобы еще раз подчеркнуть это, он встал, прошел в дальний угол помещения и сказал:
– Для тебя это не должно быть сюрпризом, Микеланджело. Она пропала. Она ребенок. Ребенок пропал без следа. Она англичанка.
Последствия совершенно очевидны: конечно, английские полицейские засунут свою руку в этот пирог, который приготовили они с Ди Массимо. А что, тот ждал чего-то другого?
– Дело не в этом, – сказал Ди Массимо. – Сядь. Не хочу громко говорить.
Он подождал, пока его просьба была выполнена, прежде чем продолжил:
– Этот человек и Ло Бьянко приезжали на мою тренировку позавчера.
Ему показалось, что пол уходит у него из-под ног.
– И они с тобой говорили? – спросил он.
Ди Массимо покачал головой.
– Они думали, что я их не вижу. Но это, – он постучал по носу, – еще не потеряло своей способности чувствовать копов за километр. Они приехали и наблюдали. Меньше пяти минут. Потом уехали.
Он почувствовал мгновенное облегчение и сказал:
– Так ты не знаешь…
– Aspetti. – Ди Массимо продолжил, рассказав, что вчера эти двое появились снова, прервав его сеанс у parrucchiere, которая восстанавливала цвет его волос.