– Говори.
– Моя жена умерла при родах.
– А ребенок?
– Не было никакого ребенка.
– Что?
– Восемь месяцев все шло, как и положено у женщин. Живот ее округлился, груди набухли, и она говорила мне, что чувствует ребенка внутри себя; как тот шевелится, как бьет ручками и ножками. Когда пришел срок рожать, я привел к жене старуху, самую искусную в этих делах во всем городе. С ней были две помощницы, молодые женщины, также опытные в этих делах. Они были с моей женой, в то время как я сидел в соседней комнате и молился о благополучном разрешении своей жены. Она кричала, как обычно кричат женщины при родах, и длилось это довольно долго, но одна из помощниц той старухи заверила меня, что все будет хорошо. Вскоре крики прекратились. Я сидел и ждал, когда раздастся плач новорожденного, ждал, когда меня позовут к жене. Но все было по-прежнему тихо, и в конце концов я не смог более ждать, я вошел в соседнюю комнату. Они все были мертвы. Моя жена, старуха, ее помощницы. Не было ни ран, ни крови, ничего. Они просто лежали мертвыми. В комнате стоял странный запах, и мне показалось, что в воздухе как будто разлито зеленое свечение, но я не был в этом уверен. Ребенка не было. Живот моей покойной жены был плоским, как в тот день, когда мы с ней познакомились. Самые безумные мысли одолевали меня тогда – я думал, что ребенка похитили или что он каким-то образом остался в чреве матери. Но, как сказали соседи, никто не входил и никто не выходил из дома в эти часы. Один врач, которому я отдал все имевшиеся у меня деньги, потом выкопал тело моей жены из могилы, отвез к себе и там разрезал его. Он сказал мне, что не обнаружил никаких следов ребенка. Как будто моя жена и не была беременна.
– Ты хочешь сказать, что с Джаншат случилось то же самое?!
– Да. И с Джаншат тоже. Лекарь-персиянин, трое служанок и двое родственниц – они были рядом с ней, когда это случилось. Они все умерли, князь, и я не знаю, почему такое случилось, но это случилось снова.
– Снова. Сколько раз, Ка-Щи, женщина беременела от тебя, а потом умирала столь странным образом?
– Не помню.
– Не помнишь?! Не помнишь, скольких женщин ты убил своим отравленным семенем?!
– Может быть, дюжина…
– Одну из этих женщин ты запомнишь наверняка! – с этими словами князь Рустум ударил Ка-Щи мечом, но не с целью убить. Он вонзил клинок в бок своему зятю, выждал некоторое время, глядя в искаженное болью лицо Ка-Щи, а потом выдернул сталь. – Ты запомнишь мою дочь, Ка-Щи.
– Несомненно, – прошептал Ка-Щи. – Но не из-за боли, которую ты мне можешь причинить, а из-за боли, которая есть в моем сердце, из-за моей любви…
– Ты уже рассказывал мне о своей любви, Ка-Щи. Достаточно.
– Послушай, князь… Я надеялся, что теперь все будет хорошо. Может быть, с теми другими женщинами я допустил какие-то ошибки. Может быть, какая-то болезнь стала причиной их смерти, может быть, их отравили мои враги… Я намеренно увез твою дочь подальше от людей. Как только мы зачали ребенка, я оградил ее от слуг, я лично пробовал еду и питье, доставлявшиеся ей. Твой лекарь говорил, что нет причин для волнений, что скоро я стану отцом…
– Должно быть, он соврал, чтобы угодить тебе. Впрочем, он уже наказан за свою ложь. А ты – еще нет.
Князь Рустум снова вонзил свой меч, теперь в плечо Ка-Щи. Наблюдая, как кровь вытекает из тела зятя и впитывается в землю, Рустум подвал своих воинов. Те крепко схватили Ка-Щи за руки.
– Я знаю, от какой болезни умерла моя дочь, – сказал Рустум, глядя в глаза Ка-Щи. – Эта болезнь – ты. И раз лекарь-персиянин умер, то врачевать эту болезнь буду я.
8
Утром следующего дня князь Рустум и его воины покинули дом, где Ка-Щи и Джаншат попытались жить долго и счастливо.
Дом, где в достатке было золотой посуды и дорогих тканей, где из окон виднелись красивейшие горные вершины и чистейшие ручьи, дом, выстроенный для приятной жизни любящих сердец.
Но в доме этом так и не зазвучал детский смех, а вскоре и вообще смолкли все голоса, стихли шаги, и скорбная тишина накрыла дом словно лавина.
Прошел год, а может быть, и два, кто считал? Однажды тишину нарушил стук лошадиных копыт – к дому подъехала дюжина всадников, и первым среди них был князь Рустум. Спешился князь и неторопливо направился во двор. Там постоял он у могилы дочери, думая о печальной своей доле, ибо что может быть печальнее, чем пережить тех, кого любишь!
Потом князь Рустум направился в дом, но не стал бродить по богато украшенным покоям, а вместо того спустился в подвал и не без труда снял тяжелый засов с двери. Засов этот сам он и наложил в прошлый свой приезд.
За дверью его ждала темнота, и темнота сказала:
– Мир тебе, князь Рустум.
Ничего не сказал в ответ князь, лишь позвал воинов, чтобы принесли ему факел. Взяв этот факел, Рустум вошел внутрь, воинам же велел ждать во дворе.
Осветив факелом дальнюю стену, Рустум сказал:
– Так, значит, ты все еще жив.
– Я умер, князь, – ответил Ка-Щи. – Ненадолго. Не навсегда. Я не умею умирать навсегда. Ты ведь знаешь это.
– Я молился о твоей смерти, Ка-Щи. Видимо, я молился недостаточно. Но у меня еще есть время.
– Не очень много, князь Рустум. В отличие от меня ты смертен, и годы твои на исходе. Я вижу это по твоим глазам, я слышу это в твоих шагах.
– А видишь ли ты в моих глазах свою смерть? – тихо спросил Рустум. – Слышишь ли ты в моих шагах свою смерть?
– Если честно, – ответил Ка-Щи, – то нет.
– Жаль, – сказал Рустум и вонзил свой меч в живот Ка-Щи. Тот вскрикнул от боли, дернулся всем телом, и зазвенели цепи, которыми Ка-Щи был прикован к стене за руки, за ноги и за шею.
Отдышавшись, Ка-Щи произнес:
– Это всего лишь боль, князь, это не смерть. Я принимаю ее от тебя, ибо понимаю твою…
– Нет, не понимаешь! – закричал князь Рустум. – Как можешь ты понять меня, если ты не человек и никогда им не был! Как ты можешь понять меня, если ты не отец и никогда не был им! Ты чудовище, Ка-Щи, должно быть посланное на землю, чтобы извести род человеческий!
– Не знаю, кто именно послал меня в этот мир, и не помню приказа извести род человеческий. Если знал бы и помнил такой приказ, все было бы куда проще для меня, – сказал Ка-Щи. – Ты можешь называть меня чудовищем, князь, но пойми, что ты знаком с этим чудовищем всего лишь некоторое время, я же живу сам с собой сотни лет, и никто не ненавидит это чудовище во мне так, как я ненавижу. Но никак не могу я усмирить мои мечтания, князь. Странный человек, встретившийся мне однажды в степи, назвал меня пленником этой мечты. Мечта эта сковывает меня сильнее, чем твои цепи, князь. Эти цепи покроются ржой, станут ветхими, и обрушатся эти стены, а мечта все равно будет жить в моем сердце. Тут бессилен я, и уж тем более бессилен ты, князь.