— Совет настоятельно желает решать этот вопрос самостоятельно. Но древние традиции говорят, что не он должен это делать.
Гордон посмотрел на Оубера с любопытством. Ускоренное поглощение изысканных яств не мешало ему быстро соображать и непринужденно вести беседу.
— Ты имеешь в виду право Храма?
— Вряд ли это можно назвать правом. Скорее уж обязанность. И эта обязанность подкреплена законом.
— Я знаю. Но все ли об этом помнят? Книга коронных законов была в Белом Лотосе, ее точно так же забыли прихватить, как и королевские регалии.
— Не все. Далеко не все.
— Но многое и оставили. Как это можно было?.. Не понимаю.
Товель пожал плечами.
— Всякое бывает.
— И тебя это заботит.
— Еще бы. Собственно, об этом я и хотел с тобой поговорить. О том, что ты жив и находишься в рабстве в Мейвилле, мне стало известно буквально месяц назад. Об этом Храму сообщил один священник, который видел тебя на арене.
— Странный священник, который посещает бои гладиаторов…
— Ты его знаешь. Брат Эйгрев.
— Как, этот старый пьянчужка еще жив? Очень рад. Я думал, его давно хватил удар.
— Нет. Но твой брат отказал ему в своем покровительстве…
— Да, Эрно Эйгрева на дух не переносил. Он у меня ханжа.
— Брата Эйгрева отправили в Мейвилл по делам веры. Не важно, в чем их суть, главное, что он узнал тебя и сообщил Храму, что ты жив. Ему хватило соображения никому, кроме священнослужителей, об этом не говорить. Он очень любит тебя, граф. Первосвященник, узнав об этом, отправил меня с тем, чтоб я тебя выкупил. К счастью, все обошлось благополучно, поскольку сомневаюсь, что хозяин продал бы мне тебя даже за большие деньги. Разве что за очень большие. Возможно, пришлось бы пускать в ход другие средства, не самые законные…
— Ты, священник, пошел бы и на это?
— Ты — граф, знатный дворянин и не последнее лицо в Империи. — Оубер посмотрел строго. — Ты думаешь, меня не интересует судьба моего собрата?
— Но ты сказал, что Эйгреву хватило ума больше никому не говорить… Почему так?
— Легко ответить. Тебя постарались бы убрать. В борьбе за власть и трон у тебя были бы неплохие шансы. Остальные претенденты попытались бы обеспечить себе шанс. Твоя смерть в море всех устраивала. Твоего брата тоже.
Гордон задумчиво жевал листок салата.
— Думаешь, мне надо будет опасаться и Эрно?
— Я не знаю, — честно признался Оубер. — Я плохо знаю Эрно, но уверен, что, если он сочтет что-то необходимым и важным, его не остановят братские узы. Он производит впечатление человека, способного во имя идеи прирезать собственную мать.
— Быть может. Я всегда думал, что Эрно лучше всего было бы принять сан.
— Не согласен. Фанатики не нужны нигде.
Подозванная Оубером рабыня бегом принесла заказанных улиток, смахнула со стола крошки и подала вино. Какое-то время оба молча наслаждались необычным вкусом сухопутных моллюсков, которым повар сумел придать совершенно особый вкус какими-то приправами и перечной подливой, а также раками, чье мясо остается деликатесом в любых краях и странах. Цельные перцы, высовывающиеся из тонко нарезанного салата, сдобренного уксусом и все той же подливой, напоминали лисьи мордочки. Рядом стояла плетенка с хлебом, вынутым из печи не далее как полчаса назад. Гордон наслаждался всей этой позабытой им роскошью с восторгом, который способен испытывать только совершенно здоровый человек.
— Как насчет фруктового салата? — спросил Оубер, делая знак выглянувшему из внутренних помещений хозяину заведения. Тот мгновенно скрылся. — Его здесь делают отлично.
— Давай. Хотя я, кажется, сейчас лопну.
— Передохнем, — согласился Товель, отодвигая тарелку. — Так вот, что касается Храма и его планов. Первосвященник отправил меня выкупить тебя и заодно поговорить.
— Догадываюсь, что он предпринял все это не из соображений благотворительности.
— Из соображений долга. В любом случае ты свободен, я помогу тебе добраться до Империи, кроме того, Храм гарантирует тебе защиту и помощь, если ты пожелаешь принять ее от него, что я тебе настоятельно советую. Повторяю, все это будет вне зависимости от твоего ответа на мое — вернее, не мое, а первосвященника — предложение.
— Я слушаю.
— Император умер. — Оубер понизил голос. — И судьба трона должна быть решена Храмом.
— Непременно Храмом?
— Таков закон.
— Да, конечно, я уважаю законы Империи. Я не спорю.
— Но страна на пороге гражданской войны, думаю, ты должен это понимать. Храм считает своим долгом предотвратить ее. Всеми силами. Так что, если быть кратким, первосвященник предлагает тебе место первого офицера Ордена Лунного Потока с полномочиями Верховного Магистра, разумеется, без посвящения и без каких-либо обязательств духовного плана.
Гордон долго молчал. Он вертел в руках пустую клешню рака, то и дело постукивая ею по чистой, белесой столешнице, и напряженно размышлял. Сквозь плетеную перегородку было видно движение в зале, рабыни мелькали из угла в угол, разнося заказанные блюда, притулившийся в закрытом такими же плетеными экранами эркере арфист начал наигрывать что-то негромкое, ему вторил флейтист, и тут же появились две или три танцующие пары. Танцевали медленно и осторожно, видимо, чтоб не растрясти полные животы.
— То есть первосвященник предлагает мне место главы всех военных сил Храма? Верно?
— Совершенно.
— Мне? Человеку, далекому от религии?
— Дело сейчас не в религии.
— Но зачем?
— Ты не понимаешь?
Рутвен молчал. На лице его, семь лет назад таком юном (Оубер помнил его, но нисколько не удивлялся, что Гордон его не признал), теперь собрались морщинки, и выглядел молодой граф никак не меньше, чем лет на тридцать пять. Прошли те годы, когда при первом знакомстве ему давали двадцать лет, не больше. Он то ли думал о чем-то, то ли и в самом деле не мог понять, что происходит, но Товель ему не помогал. Если захочет понять, задаст прямой вопрос. Не время было играть словами, предстояло все обсудить открыто.
— Я понимаю, — сказал наконец Рутвен. — Я должен буду обеспечить поддержку тому претенденту на престол, которого изберет Храм.
— Нет, тому, кого укажет Бог. Ты прекрасно знаешь, что первосвященнику нет дела до проблем светских.
— Почти.
— Он не пойдет против воли Бога. — И Рутвен понял, что спорить небезопасно. Можно было крупно поссориться с хорошим человеком только потому, что к религии Гордон относился довольно легкомысленно.
— Да, конечно, — легко согласился он. — Но если не спорить о форме сказанного — я прав?