На тинг собирались быстро. Хлеб был уже убран и спрятан от непогоды под крышей. Те дела, которые нельзя отложить, были переделаны, а остальные терпеливо ждали своей очереди. Возможность взглянуть на младшего сына великого конунга и послушать его речи была куда завлекательней молотьбы. Остававшиеся дома, на хозяйстве, наказывали уходившим непременно поближе посмотреть на «юношу с юга», послушать, что скажут он и хладирский ярл, и не упустить своей выгоды. Хозяйки открывали сундуки, развязывали кошели, в которых хранилось серебро — на тинге без торга не обойдется, а это будет последний в уходящем году торг.
Словом, не прошло и двух недель, как под стенами Хладира и Тронхейма — ближайшего к поместью города — было разбито разом несколько десятков лагерей, больших и маленьких. Выходцы из Мера подсаживались к кострам знакомцев, трендалегские бонды тоже держались вместе, и остальные не отставали. В эти дни Сигурд советовал Хакону не слишком часто показываться людям на глаза, и тот, поразмыслив, решил, что это мудро. Соотечественники показались младшему сыну Прекрасноволосого конунга очень замкнутыми и суровыми людьми — таких нелегко прошибить одним только именем своего отца. Нужно большее.
На тинг он и его ярлы собирались тщательно. Не следовало щеголять излишним богатством — но и бедными показаться нельзя. Бедный вождь — плохой вождь, который не способен ни завоевать, ни выторговать достаточно золота для своих людей. Викинги, которым предстояло окружить юного Хакона вооруженной свитой, смеялись и шутили, собираясь на холм совета, но на самом деле из них всех не трепетала одна только Хильдрид. Женщина была спокойна, словно ничто из происходящего ее не касалось. Она вдруг стала холодна, как прибрежный валун.
Из недр своей души дочь Гуннара смотрела на готовящихся к тингу воинов, на Хакона, внешне совершенно спокойного, но при этом бледного до синевы, и думала, что некогда ей самой пришлось тяжелее. И во время путешествия в Англию несколько лет назад она не чувствовала за своей спиной такой могучей поддержки, как влиятельный хладирский ярл. Сигурд служил еще Харальду, с ним он прошел множество сражений, а потом приобрел репутацию строгого законника и хорошего хозяина. С чего бы трандхеймцам, а заодно и прочим, не послушать его? Кроме того, Эйрик со своими художествами и в самом деле давно надоел свободолюбивым северянам.
Так с чего Хакону волноваться?
Женщине хотелось передать ему частичку своей уверенности, но вместо этого она просто встала за его плечом и молчала. Гутхорм, уроженец Области датского права, притом считающий себя коренным нордвегрцем и первым ярлом будущего конунга Хакона, попытался оттеснить ее, но Воспитанник Адальстейна лишь взглянул в его сторону, и не успевшая начаться ссора угасла сама собой.
Они взошли на холм все вместе, Хакон впереди, а за ним — двенадцать викингов в доспехах, шлемах, со щитами, но без копий, и мечи у всех были в ножнах. Впрочем, в военной силе сейчас не было необходимости, схватки нет и быть не может. Но матовый металл, бледный в пасмурном свете осеннего дня, на поясах и на плечах крепких и опытных воинов — это зримый символ той военной силы, которая стоит за «юношей с юга», делая его слова еще более весомыми, а достоинство вождя — еще более убедительным.
С холма совета желающие могли рассмотреть замершие на берегу драккары, на которых Воспитанник Адальстейна прибыл на север. Младший сын Харальда молча стоял рядом с лагманом, который присутствовал здесь же, хоть мог бы и не оттаптывать ноги, поскольку тинг созывался не для суда. Законник присутствовал здесь лишь для того, чтоб удостоверить — все совершается по уложению, так, как завещали предки. Ярл Сигурд, расхаживая то туда, то сюда, время от времени поглядывал на лагмана, словно ждал его одобрения и подтверждения. Лагман — благообразный старик с длинными сизыми волосами, выбивающимися из-под круглой войлочной шапки, стоял настолько неподвижно, что складки длинного одеяния, расшитого красной шерстью, шевелились только от ветра.
Речь Сигурда была именно такой, какой от него и ждали. Ярл толково изложил обстоятельства дела, о котором почти все уже были наслышаны и так (те, кто не знал, зачем же все-таки созван тинг, услышали все необходимое от более осведомленных), а потом рассказал о том, кто такой Хакон.
— Юноша он достойный, — закончил хладирский ярл. — Хорошего рода, что ни один из присутствующих не может отрицать. Кто его отец, о том уже было сказано. Благородную матушку его также знают многие — это Тора Агмундоттер с Морстра, младшая жена конунга, — здесь он немного покривил душой, но никто, в том числе и лагман, не стали его поправлять. — Он куда больше похож на своего отца, чем Эйрик, не признающий никаких законов. Хакон будет лучшим конунгом, чем Кровавая Секира. Что хорошего вы видели от Эйрика? Да ничего. Он — плохой конунг. А если конунг плох, то его следует изгнать, дабы он не навлек на северные земли неудачу.
Тинг загудел. Не могло быть ничего более страшного для скандинавов, чем обещание неудачи. Ведь хамингия — это не только везение в бою. Это хороший урожай, хороший приплод скота, хороший улов рыбы... Что станут делать бонды без хамингии? Только умирать с голоду.
Разве хороший хозяин допустит подобное? В прежние годы конунгов, навлекших неудачу на свой народ, приносили в жертву богам. И никого не интересовала настоящая причина недорода или иных напастей. Конунг, как вождь народа, за все ответственен.
Старики все еще вздыхали о прошедших годах. Попробовал бы кто-нибудь принести в жертву Харальда Прекрасноволосого.
С тех пор, как границы мира раздвинулись, явив всю его бесконечность и многообразие, уклад стал меняться стремительно. Хватило трех-четырех поколений, чтоб обычай отошел в область неясных преданий. И теперь сомнения в том, хорош ли конунг, переходили на совсем иной уровень. Раз не нравится один из сыновей покойного конунга, ничто не мешает посадить на трон другого. Больше всего бондам польстило то, что у них, как это положено, спрашивают мнения. Харальд не спрашивал, согласны ли принять Эйрика в качестве конунга те, кем он должен был править.
А потом Сигурд показал на Хакона, мол, смотрите и слушайте, и юноша заговорил.
Он говорил коротко и неторопливо, тщательно подбирая слова. Поведя взглядом по толпе, Хильдрид заметила свою дочь. Пользуясь викингами Хакона, как щитом, невысокая Алов умудрилась пробраться вперед, встала у самого подножия холма, будто так и нужно, и теперь, скрестив руки на груди, внимательно слушала каждое слово. Она не замечала пристального взора матери, но иногда вспоминала о приличиях и делала невозмутимое лицо. А иногда не вспоминала, и тогда в ее широко распахнутых глазах, как в прозрачной воде ручейка, можно было прочесть все, что таилось на дне — все мысли, все чувства и все восхищение этой юной девушки перед Воспитанником Адальстейна...
Кстати, он моложе ее на год, подумала Хильдрид. Пусть ее дочь выглядит сущим ребенком, а в Хаконе уже проснулся мужчина, не важно. Сделав над собой усилие, женщина выкинула из головы лишние мысли. Роль заботливой матери сейчас неуместна.
Хакон говорил о своем отце, как хороший сын должен говорить о родителе — с уважением, почтением и любовью — хотя, здраво рассуждая, какая тут может быть любовь, юноша не знал Харальда и вряд ли помнил, как тот выглядел. Он говорил о Харфагере, как о великом человеке, хорошем вожде, мудром конунге, и все слушали Воспитанника Адальстейна в молчании. Не в том мрачном молчании, которое означает осуждение и отсутствие внутреннего согласия между выходцами из разных областей, а в молчании заинтересованном. В молчании одобрительном.