— Ничего, зато умрут как мужчины! — бодро ответствовал Густав. — Зато, если выживут, — будет что вспомнить! Будет, что детишкам рассказать, если у них, конечно, детишки после всего этого народятся!
— Сомневаюсь я, что кто-нибудь станет рассказывать своим детишкам о таком позорище, — фыркнул Чапа. — Твои дамочки прямо-таки гложут бедных солдатиков, как вампирши какие-то. Хотя что там вампирши! У тех, говорят, хоть какая-то деликатность имеется, а у этих и того нет. В лучшем случае, бедные глухаренки останутся сексуальными инвалидами на всю оставшуюся жизнь!
— Каждый орет, то бишь, пашет, на своем поле! — назидательно произнес Густав. — Мои девочки орут, как видишь, весьма добросовестно и даже самоотверженно. Не щадя живота ничьего. А инвалидом эротического труда стать, по-моему, приятнее и почетнее, чем получить в пузо Лабухов штык-гриф или по кумполу Мышонкиным басом!
Мышонок оперся на расчехленный «Хоффнер», подумал немного и резюмировал:
— Смотри-ка, Густав, а ты, оказывается, вовсе не чужд философии! Только вот я всегда полагал, что мужчина — он и есть пахарь, ну а женщина, соответственно, пашня, в нее, там, зерно роняют, и все такое. Но чтобы пашня из бедного пахаренка силком семя вытряхивала, да еще так резво, признаться, вижу в первый раз!
— Эх вы, невинные детки горних трущоб истинной музыки! — засмеялся Густав. — Вы вообще много чего не видели! Не показывают вам. Берегут!
Густав неуловимо шевельнул пальцами на грифе, раздался тихий звон, и бешеные поклонницы исчезли, как будто их и не существовало никогда. Только полурастерзанные музпехи все отбивались и отбивались от сгинувших карменсит, и ни до чего больше им дела не было.
— Вот, — удовлетворенно констатировал Густав, — видите, все живы. Придут в себя — друг перед другом хвастаться будут! Ну, я пойду, заберу своего джипяру, а вы куда?
— Да вот, хотим навестить нашего старого знакомца Лоуренса. Есть подозрение, что у него Дайанка, да и барды тоже, «родстер»-то внизу рядом с твоим джипом стоит!
— Понятно. Везет же тебе, Лабух! Ладно, я вас здесь дожидаться не буду. А не то увижу Дайанку — мне опять захочется тебя в скрипичный ключ скрутить! Печалишь ты меня!
— Кто бы завидовал, — сказал Лабух на прощание.
Густав спустился к своему любимому «джипяре», и до музыкантов донеслись горестные вопли. Впечатление было такое, будто гордый горец нашел своего украденного коня в непотребном виде, с исхлестанными боками, униженного и, вдобавок ко всему, впряженным в арбу с тыквами.
— Падлы! — трубил голос Густава в лифтовом колодце. — Всего, бедного, изгваздали и даже помыть не помыли. И бензин, небось, заливали какой-нибудь левый, вон как воняет! Глухари позорные! За все ответите!
Раздался смачный аккорд. Лабух понял, что сейчас в этом респектабельном доме будет буквально не продохнуть от бешеных поклонниц, в компании которых Густав пойдет знакомиться с ничего не подозревающими обитателями элитных квартир. Надо было спешить, чтобы, не дай Джиб, не попасть под раздачу поцелуев.
Звукари торопливо поднялись по пандусу, прошли через совершенно пустой холл и вошли в уже знакомый лифт. Поднимаясь в плавно возносящейся кабине, они, несмотря на звукоизоляцию, услышали первобытно дикий и страстный многоголосый вопль с нижнего этажа.
«Слава богу, что Густав начал с первого этажа, — подумал Лабух. — Впрочем, он всегда отличался методичностью и последовательностью, это и сделало его деловым. Ну, теперь его дамочки потешатся! Так что если глухари от чего и умрут, то не от воздержания, это уж точно!»
Дверь в квартиру Лоуренса была открыта, словно их здесь ждали.
— Ну что ж, гостям два раза рады... — пробормотал Мышонок, — хотя, по-моему, эта поговорка не совсем подходит к данному случаю.
С кухни доносились непритязательные аккорды бардовских гитар, тянуло запахом свежезаваренного кофе, в холле, на роскошной вешалке, вольготно болтались какие-то демократичные шарфы и штормовки — в общем, если бы поблизости обнаружилась батарея парового отопления, то на ней непременно сушились бы чьи-нибудь кеды и шерстяные носки. Батареи не было, поэтому кеды и носки сушились на сверкающем инфракрасном калорифере — ароматизаторе. Слегка попахивало псиной.
— А вот и Лабух с ребятами, — раздался веселый голос Дайаны, — долгонько же они добирались! Эй, Лабух, давай к нам на кухню, тут как-то уютнее, да и места всем хватит!
Лабух со товарищи, почему-то немного стесняясь, прошествовали на действительно большую и очень уютную кухню и обнаружили там Дайану в окружении тех самых бардов, которых она вывезла из аквапарка на своем «родстере». Дайана выглядела очень неплохо и совсем не походила на жертву-заложницу коварных глухарей.
— Надо же, вроде бы мы их спасать шли, а получается нечто перпендикулярное, — посетовал Чапа, — даже неловко как-то, а, Лабух?
— А мы вот сами спаслись! — весело, и даже немного развязно, сообщила Дайана. — Правда, мальчики? Мы в спасателях не нуждаемся, зато мы остро нуждаемся в интеллигентном обществе и внимательных слушателях. И вообще, вольному — воля, спасенному — рай. Ты что выбираешь, Вельчик, волю или рай?
Лабух посмотрел на шеренгу пустых и полупустых бутылок с яркими наклейками, явно реквизированных из бара Лоуренса, потом на Дайану и покачал головой.
— Что-то не вовремя ты расслабляться взялась, подруга ты моя боевая! — сказал он. — Да еще и в самом что ни на есть гадюшнике. А кто это с тобой? Неужто барды? А почему они босиком?
— А что, по твоему, барды не люди? Им что, и расслабиться нельзя? — Дайана кошачьим движением прильнула к какому-то барденку и опять спросила:
— Так воля или рай, а Лабух?
— Явь, — ответил Лабух, — я всегда выбираю Явь. Знаешь что, пойдем-ка отсюда! Расслабились — и будет.
— Куда? — Дайана нетрезво хихикнула и повертела в руках бокал. — В твою берлогу? Там и кровати-то приличной нет. И вообще, Вельчик, разве ты не понял, что я всегда выбираю Рай, ну и волю в придачу. Ну ее, твою Явь, уж больно в ней неуютно!
— Да вы присаживайтесь, что стоите, как неродные! — Пожилой бард, совершенно трезвый, постарался разрядить неловкую ситуацию. — Не обращайте внимания, все мы устали за ночь, да и денек сегодня выдался тот еще!
Музыканты разместились за столом, пристроив боевые инструменты так, чтобы были под рукой. На всякий случай.
Им налили кофе и чаю, нашлась непочатая бутылка чего-то приторно-крепкого, но пить одну бутылку на несколько человек было как-то несерьезно, хотя и вполне в обычае бардов. Дайана слила остатки спиртного из многочисленных бутылок в декоративную вазу и протянула ее Лабуху.
— Пей, Вельчик. Тебе, как опоздавшему, полагается штрафная. Господа, пусть эта чаша впредь называется Великой Чашей Лабуха, и да не изопьет из нее никто, кроме него самого!