Со своего места в глубине аргентовского продавленного дивана – сколько воспоминаний! – Куницер мог видеть, как пришелец в соседней комнате швыряет в угол свой портфель, снимает пиджак, вешает его на плечики, бритвочкой распарывает саржевую подкладку и извлекает из-под нее лист тонкой, но плотной бумаги, а может быть, и не бумаги, а какой-нибудь особой ткани, специально приготовленной для переноски под плеврой обыкновенного советского пиджака.
Тут человек поймал взгляд Куницера, но ничуть не смутился, а, напротив, весело подмигнул и горделиво помахал листом, только что вынутым из пиджака. Аргентов же подошел и мягко притворил дверь и тоже подмигнул Куницеру как своему. Славная лошадиная физиономия незнакомца так и осталась в зрительной памяти, словно отпечаталась. СВЯЗНОЙ – случайно подумал Куницер и, случайно так подумав, догадался: ну конечно, это связной, их связной.
Докладчик продолжал бесстрастным тоном:
– В чем мы видим смысл, какова цель так называемой «наглядной агитации», что пронизала наше общество с момента его рождения, а ныне превосходит по своим масштабам даже сталинский период? Убеждают ли кого-нибудь все эти бесконечные «идеи Ленина – вечны», «народ и партия – едины», «наша цель – коммунизм»? Вдохновляют ли кого-нибудь все эти многотысячные фанерные, гипсовые, мраморные, чугунные «ильичи»? Нет, не убеждают и не вдохновляют, но они и не призваны убеждать или вдохновлять.
«Ильичи», лозунги и диаграммы роста – это частоколы и сторожевые будки старой Руси. Они очерчивают для каждого современного русского его затхлый провинциальный мирок. За черту – ни шагу! То, что кажется диким и бессмысленным просвещенному социалисту, кажется единственно возможным противникам западных петровских реформ, то есть советским коммунистам.
Российский социал-демократ, разумеется, не просто сторонник петровских реформ, суть социал-демократии шире и глубже, но нам кажется, что и в своей практической деятельности мы должны учитывать истоки современного бюрократизма, его историко-софический и национальный смысл. Наша борьба…
«Вот что! – подумал Куницер. – Вот какое дело! Аргент организовал социал-демократию. Лихо!»
Хозяин дома из дверей кухни делал ему знаки – иди сюда! Куницер на цыпочках пересек комнату и вошел в кухню. Аргентов закрыл за ним дверь.
– Социал-демократический кружок, так я понимаю? – спросил Куницер.
– Не кружок, а партия, – мягко поправил Аргентов.
У него теперь появилось совсем новое качество – мягкость. В прошлом десятилетии профессор был настоящим рок-н-роллом в кожаной куртке, шумным, резким, теперь – мягкость. Может быть, мягкость – стиль семидесятых? Или это только для сегодняшнего вечера, для новичка Куницера, чтобы не пугался?
– Партия, Кун, настоящая партия. Мы возродили русскую социал-демократию. Работаем принципиально иначе, чем все эти легальные группки и комитеты, вроде сахаровского. Помнишь наш злосчастный «митинг памяти жертв сталинизма»? Помнишь, как над нами глумились бэкадешники? Уже тогда надо было уходить в подполье. Теперь мы полностью законспирированы, а тебя я позвал потому, что тебе верю, как себе. Дьявольски рад, что ты выбрался из своей пьяной дрисни! Надо браться за дело, Кун!
Кухня теперь у Аргентова была чистая, будто вылизанная. Скромные квадратные банки для сыпучих продуктов стояли на полках. «Чай», «Гречка», «Кофе», «Пшено», «Мука» – было написано на банках. Стол был накрыт клеенкой с изображениями старинных автомобилей.
Куницер отвел глаза. Вдруг, ни с того ни с сего, его стала вновь раскачивать лодочка дистонии: тоска, глухомань, безнадега – носом под волну… восторг, надежда – выскакиваешь на гребень, вокруг простор…
– Старик Аргентум, а без этого нельзя? – Он прижал ладонью глаза. – Без партии-то разве нельзя? Наука, старик Аргентум, наша наука, наша бесконечность, а? Старик Аргентум, что скажешь о науке, о музыке, о живописной природе и, в частности, об Эльбрусе? Ты уверен, старик Аргентум, что без партии нельзя?
Аргентов присел на краешек стола и с милой улыбкой потер себе плешь. У него еще в студенческие годы появилась отличнейшая плешь. Она ему вовсе не мешала. У него было особое качество, свойственное сильным натурам: каждый его жест, гримаса, каждое слово и звук – все говорило окружающим: «Да, это я, вот я таков, перед вами законченный образ Никодима Аргентова!»
Куницеру этой законченности всегда не хватало, всегда ему казалось, что он или перехватил, или недобрал, а в юности он порой просто страдал от ощущения собственной нелепости.
– Нет, Кун, без партии нельзя. Помнишь, мы еще в молодости вычислили на этой стене необходимость и неизбежность оппозиции. Жаль, что не сохранились эти формулы… – Чистый, простой, умный друг задумчиво смотрел на залитые вечерним солнцем крыши Москвы. – Понимаешь, кому-то надо начать. Почему не нам? Мы вовсе не мечтаем о терновых венцах, но если нужно начинать, если это неизбежно, то почему не нам начать? Не могут же все бесконечно говорить «а почему я?», ведь все равно кто-то должен сказать «а почему не я?». Ведь это неизбежно, мы это рассчитали… тогда почему же нам с тобой так не сказать?
– Логично! – «Лодочка» Куницера выскочила на гребень волны. – Вот это я понимаю! Присоединяюсь к вашей партии, старик Аргентум! Надеюсь, чтением докладов мы не ограничимся? Где я должен распространять прокламации?
Он, конечно же, с разлету пошутил насчет прокламаций, по взглянул на лицо друга и осекся.
– Ты, Кун, для начала разбросаешь нашу программу в своем «ящике». По нашим данным, у вас там вполне созревшая среда.
Сверкающий пенный ветреный простор кипел вокруг «лодочки». Вот наконец-то настоящее дело! Хватит этого пиздежа в буфетах и сортирах! Прокламации, программы, активные действия! Хватит уже издеваться над интеллигенцией, достаточно, хватит, конечно, вполне достаточно!
– В сущности, наша программа почти не отличается от программы исторической социал-демократии, но… – Аргентов слез со стола и весело, крепко потер руки. – У тебя есть закурить?
Куницер вытащил пачку «Житан». Аргентов насмешливо сверкнул глазками.
– Нет, прости, я этого не курю.
– Да ты всегда обожал «Житан»! – воскликнул удивленный Куницер.
– Давно уже курю «Приму».
Он приоткрыл дверь кухни и попросил:
– Верочка, дай сигарету!
Нечто странное почудилось вдруг ему в квартире, и он застыл в дверях с открытым ртом.