Задыхающаяся, клокочащая английская речь с задних кресел стала привлекать пассажиров, на нас оборачивались. Того и гляди, вместо Крыма мы окажемся в милиции. Я закрыл Патрику глаза и рот ладонями:
– Спи, спи, дружище. Он все еще рычал:
– Fuck, fuck, fuck yourself… fuck myself… fucking world, – но все тише и тише.
Наконец зажглось табло – что-то насчет курения или привязывания, насчет привязывания недокуренных окурков или выкуривания незатянутых ремней. По проходу прошла стюардесса, говоря со смехом:
– Кто здесь босой, товарищи? Там мамаша одна беспокоится.
Люк еще не закрыли, и в нем стояло небо темно-синего серебра, и плыло молчание, как вдруг… Вдруг, естественно, послышались догоняющие крики, отбивающийся крик пьяного мужчины, забухало по трапу, и в самолет ворвался собственной персоной Алик Неяркий, весь в слезах. Обычно невозмутимое лицо центуриона теперь было похоже на физиономию тетки Параскевы, у которой тесто убежало. Такие метаморфозы в хоккее, между прочим, возможны. Защитник Рагулин, например, когда «ледовая дружина» проигрывает, становится похож на пилота тридцатых годов Гризодубову.
Алик бросился на нас всем телом, целовал и рыдал: – Чуваки! Я уже до «Ударника» доехал и вдруг подумал – неужели я вас булавками проколол? Что-то, думаю, Патуля наш сморщился, когда я ему знак дружбы вручал. Чуваки, да я чуть с Каменного моста не сыграл! Больно, френды? Дайте-ка я выну иголки эти ебаные! Не бойтесь, я стажировку проходил по мелким травмам. Есть! Так лучше? Плюнь мне в харю, Арик! Плюнь! Я вам полбанки притаранил, мальчики, дети мои родные, голуби мира и весны! Зойка-оторва, что нам минтяру строчила, сдай, говорит, их в оперативку, получишь повышение, поженимся. Ах ты курва, говорю, скорей ты с целкой своей попрощаешься, чем Алик Неяркий за сраную звездочку корешей заложит! Убью! Убью и тебя, и себя, и самолет этот убью, и «Аэрофлот», и САС,и КЛМ!…
Страшные эти угрозы не вязались с испуганным видом бомбардира. Он явно трепетал перед приближающейся стюардессой. Тогда я свалил его на свое место, а сам пошел к стюардессе навстречу.
– Пшепрашем, пани, это наш аквалангист, отстал от экспедиции в связи с родами сестры, а дело не ждет, потому что гастроли и съемка, а все расчеты идут на валюту!
Пачка десяток, вытащенная из-за пазухи, подкрепила аргументы. Стюардесса молча кивала, с ужасом глядя, как Алик гугукался с Патриком, как он доставал из карманов и отправлял в рот американцу кусочки белой рыбы, оливки, огурчики, салат, комочки майонеза. Совершенно ясно было, что все это он сгреб с чужого стола в каком-то ресторане.
– Не надо бояться, – прошептал я. – Этот укрепляет в том веру в человека.
Так или иначе, но мы взлетели втроем. Товарищи мои сразу же загудели во сне, как дополнительные реактивные двигатели, а я еще некоторое время смотрел в окно, пока самолет не вошел в свои излюбленные края, в пространство над бесконечной рыхлой пустыней, где бродят сны.
В ту ночь па Невском возле газировки
мы кантовались
автомат урчал
в обмен па медяки струилось пиво
струился квас
лимонная урина
струилась также
Автомат пенял
на злую участь – отпускай мол пойло бродячим алкоголикам и шлюхам
подыгрывай страстям
рядись в личину дешевой липкой горе-газировки
хотя задуман был ты при рожденье
как вдохновенный гибкий леопард
Мы хохотали думая о страшном
мы хохотали думая о черном
а ночь была светла традиционно
и мы смеялись дуя лимонад
Какая право общность интересов
содружество умов
единство жестов
мигалки желтые в листве адмиралтейской
мигали нам
А город наш был пуст
лишь «кузьмичи» взволнованной толпой –
все лысины священные и брюки
великий галстук
праведный жилет
честнейшие ботинки –
прошли твердя что в городе порядок
что город спит он спит всего лишь спит
устав от диких тайн полярной ночи
Вот это хохма – попка на плече
посол Демократической Гвинеи
и грек из Петербургской Иудеи
Баварской Академии сочлен
танцовщица поэт скрипач арфистка
лиса Алиса
добрый мистер Тоб участник поражения в Дюнкерке
без прав на жительство
с блохой на поводке
Мы хохотали вдоль по перспективе
к Московскому вокзалу
кони Клодта смеялись с нами
бронзовые пасти беззвучно открывались
комья кала в Фонтанку падали
беззвучные круги собой рождая
Всем мраморным лицом
был город этот слеп
но все ж он что-то видел
быть может тишину
дрожал тревожно скрытно
смотрел в портьеру в щель
всем мраморным лицом смотрел на Пустоград
в преддверье оккупации
Ах так
наш город оккупирован
сознайтесь
да ждем врагов с минуты па минуту
да признаюсь печально но
отныне
не стоит пи копейки наша жизнь
Давайте будем до конца правдивы
в любой момент на улице прихлопнуть
вас могут гражданин
а женку вашу
в любом подъезде взводом отдерут
Но где ж они
пока пе появились
но кто они
могли б не задавать таких вопросов диких и бесплодных
гласящих о банальности ума
Вам хорошо острить как пожилому Ослу Козлевичу
в замшелых брюках
на вас ведь не позарится никто
а мне куда деваться
Многодетный
отец я с внешностью красивой сучки