Барон свез в Эсдон постоянный гарнизон и милостиво разрешил выжившим в резне горожанам остаться. Идти им было некуда, повсюду гремели бои, и город понемногу восстановился, хотя белые башенки остались разрушенными, а улицы больше не украшали цветами. Младшая дочь торговца пряностями оправилась от шока, отодрала половицу, под которой ее отец прятал деньги на черный день, отстроила лавку и продолжила родительское дело. Она была сильной девушкой. Когда через два месяца после ухода войск барона она обнаружила, что беременна, то неделю провела в непрекращающихся рыданиях, а потом успокоилась и стала жить дальше. Она была очень сильной девушкой.
Стойкое отвращение к мужчинам, приобретенное ею после короткого знакомства с ее первым и послед– ним любовником, не позволило ей выйти замуж. Она родила от насильника сына и была несказанно счастлива, обнаружив, что мальчик очень похож на нее. Он рос тихим, улыбчивым, ласковым, словно котенок, и младшая дочь торговца пряностями начинала верить, что дитя насилия ничего не взяло от своего отца. Лучшего утешения для бедной женщины нельзя было придумать.
А потом пришла другая армия. Отсутствие белых башенок сделало осаду еще легче. И снова довольный феодал потешил своих воинов, и снова по окровавленному городу покатилась волна пожаров и убийств. Через месяц после того дня, когда сыну младшей дочери торговца пряностями исполнилось пять лет, его отец переступил порог некогда разграбленного им же дома, пьяный вусмерть и злобно хохочущий над похабными шутками новых друзей, которых он сменил так же легко, как и господина. Он мимоходом порубил заметавшихся слуг и занес меч над русой головой мальчишки, некстати подвернувшегося под ноги, но в этот миг замер, ослепленный пронзительной синевой глаз, полыхнувшей на него с побелевшего детского личика. Несколько мгновений он, давным-давно забывший и этот город, и этот дом, потрясенно смотрел на окаменевшего у его ног ребенка, а потом повернул голову на яростный крик женщины, подлетевшей к ним, словно взбешенная орлица, упавшей на колени и прикрывшей сына своим телом. Потом она подняла голову, и сквозь растрепавшиеся русые волосы солдата снова полоснули те самые синие глаза.
Она узнала его и умолкла. Несколько секунд они смотрели друг на друга. Солдат вспомнил, когда был в этом городе в последний раз, взглянул на застывшего в руках матери мальчика, прибавил к его возрасту год и все понял.
– Ты хочешь, чтобы наш сын жил? – спросил он.
– Мой сын! – с ненавистью выкрикнула она.– Это мой сын!
– Если ты хочешь, чтобы он жил, ты отнесешь его наверх и скажешь, чтобы он оставался там. Ты поняла?
Она поняла. Все поняла – даже больше, чем он сказал. Она осознала, что ей придется пройти через это снова и что этот человек, этот зверь не хочет, чтобы их сын стал свидетелем того, как будут насиловать его мать.
Она отнесла ребенка наверх и велела ждать ее возвращения, хотя знала, что не вернется. Потом спустилась вниз, где была изнасилована и убита. На этот раз – убита. Потому что у отца ее сына были определенные планы, а он подозревал, что эта женщина скорее умрет, чем даст подобным планам воплотиться в жизнь.
Засунув окровавленный меч в ножны, солдат поднялся на второй этаж и отыскал комнату, в которой, сжавшись на огромной кровати, сидел его пятилетний ребенок.
– Как тебя зовут? – спросил он.
– Дэмьен,– чуть слышно ответил тот.
– Дэмьен, ты знаешь, кто я?
– Н-нет, сударь.
– Я твой отец.
Глаза мальчика недоверчиво распахнулись, и в следующий миг он поразил очерствевшего в боях наемника, расплывшись в счастливой улыбке.
– Отец! – в восторге повторил он.
– Да. Хочешь поехать со мной?
Улыбка сбежала с бледных детских губ.
– А мама?
– Я уверен, мама не будет против,– ответил солдат и улыбнулся.
Не дав мальчику времени возразить, он схватил его огромными мозолистыми руками. Ребенок ткнулся лицом в обтянутое кольчугой плечо и инстинктивно прижался к нему, вдыхая запах кислого вина и крови своей матери. Он чувствовал силу и интуитивно знал, что только сила сейчас поможет ему остаться в живых. Поэтому он не стал плакать и звать мать. Тогда.
А солдат принял его молчание за признание и довольно улыбнулся.
Отец сделал его убийцей. Дэмьен держал меч в руках с шести лет – заботливый родитель специально заказал для него маленькое и легкое, но смертоносное оружие, велев никогда с ним не расставаться. Тренировки длились по семь-восемь часов в день, проходя среди воя катапульт, звона скрещивающихся мечей и стойкого запаха пота, смешанного с кровью.
Три года спустя четырнадцатилетний наследник был наконец коронован, и наступило памятное правление Гертольда Жестокого. Он начал царствование с того, что казнил две трети дворянства, а их земли роздал своим сторонникам и богатым мещанам, даровав им титулы. Анархия сменилась безжалостной тиранией, но эта тирания принесла мир. Для отца Дэмьена настали тяжелые времена. Но такие, как он, не пропадают, и бывший наемник присоединился к банде разбойников, со временем организовав их вокруг себя. Они грабили, насиловали, убивали – для них ничего не изменилось. Дэмьену предстояло стать правой рукой отца, а впоследствии занять его место. И никого не интересовало, что сам Дэмьен этого не хочет.
– Пойми, малыш,– говорил ему отец в редкие минуты хорошего расположения духа,– все, что имеет ценность,– это золото и твоя собственная жизнь. Именно в таком порядке, потому что твоя жизнь стоит чего-то лишь тогда, когда у тебя есть золото. Это грустная правда нашей эпохи. Но выбирая между своей жизнью и золотом, выбери первое. Потому что на хрена тебе золото без жизни, верно? Однако всегда помни одну очень важную вещь: для других твоя жизнь – это последнее, что имеет значение. Для меня в том числе, малыш. Да, это хреново, но таковы законы природы. Жизнь – это все, если она твоя. Жизнь – ничто, если она чужая. Помни это, и ты будешь жить долго.
И со временем Дэмьен убедился, что его отец прав. За годы странствий с армией, а потом и с кочевой бандой ему пришлось повидать немало. Он видел солдат, визжавших от ужаса и валяющихся в ногах его отца с потемневшими от дерьма штанами. Видел купцов, отказывающихся платить выкуп за собственных детей. Видел торговцев, швыряющих навстречу грабителям своих дочерей с воплями: «Возьмите ее, сволочи, только меня не трогайте!» Видел мужчин, которые стояли на коленях, молитвенно сложив руки, пока насиловали их жен, а потом, когда насильники, наглумившись, уходили, бросались тушить горящий амбар. Правда, порой он слышал, что бывает иначе, но не видел – никогда.
Поэтому он знал, что ненависти, которую испытывала к нему Диз, не бывает. О, ненависть как таковая, конечно, есть. Ненависть к тому, кто грабит и убивает тебя, ненависть к тому, кого грабишь и убиваешь ты. Или ты, или тебя. Вас всегда двое. И никогда, никогда не вмешивается третий. Так было давным-давно, в те времена, когда война не была перманентной, когда она еще не стала жизнью. Ненависти за других больше не существовало, как и страха,– были только ненависть и страх за себя.