– Что ты чувствуешь? – внезапно с интересом спросил Мариус.
– Спать хочу,– без колебаний ответил Дэмьен, по-прежнему глядя на огонь.
– Нет, я не о том. Что чувствует твое тело?
– Мое тело хочет спать,– лениво ответил он.
– Уверен?
– Еще бы.
– А ты спроси его.
Дэмьен хотел, чтобы этот человек оставил его в покое, но почему-то снова – уже в который раз – выполнил требуемое. Он прикрыл глаза, тихо вздохнул и вдруг почувствовал прикосновение скрещенных пальцев к своему лбу.
Странно, подумал он, не двигаясь и не открывая глаз, Мариус прав. Он хотел спать – его тело нет. Тело было измотано, измучено, оно злилось – уже давно... Тогда, в колодце, злилось его тело, а не он. А еще оно недоумевало – каждая мышца, каждая клетка не понимала, за что он так жесток к ним. Что еще?.. Тело хотело уйти, оно плакало, вопило от ярости, оно ничего не понимало, оно ненавидело его. Телу нравилось то, что было раньше, и оно было безумно испугано событиями двух последних месяцев. Тело требовало, чтобы он размялся как следует, чтобы взял в руки топор или меч, чтобы ударил по стволу или чьей-то голове, чтобы снова по мускулам заструился ток, а по жилам – ртуть. Тело кричало: «Эй, парень, ты соображаешь, что делаешь?! Верни меня сейчас же!»
«Черта с два,– подумал он с оттенком торжества.– Черта с два».
Мариус убрал пальцы с его лба за миг до того, как он открыл глаза. Повернулся к огню, наклонился, взял кочергу, поворочал поленья в камине. Пламя бросило алые отблески на его бледные щеки.
– Когда ты убил в первый раз,– вполголоса произнес он,– это был...
– Я,– одними губами сказал Дэмьен.– Тогда это был я. Только тогда. Все, что я делал потом,– пытался сделать убийцей тело. Потому что тело не думает. Никогда не думает. Оно...
– Оно делает.– Мариус повернулся к нему. Их лица были совсем близко друг к другу, ближе, чем когда бы то ни было.– Быстрее, чем ты думаешь. Потому что не тратит на это времени. И наступает миг, когда оно овладевает тобой. Это происходит почти сразу после того, как ты осознаешь, что полностью овладел им. Но такие, как ты, этого чаще всего не замечают.– От одного из поленьев отскочила искра, метнулась вперед, на свободу, врезалась в чугунную решетку и погасла.– Ну, хватит об этом. С телом мы уже разобрались. Теперь надо что-то решать с тобой. Ведь первым был ты. Не оно.
Дэмьен кивнул, надеясь, что понимает. Отблески пламени плясали в его зрачках, но он этого не знал.
– Чтобы стать пеплом, надо сгореть, так вы считаете, правда?
– На этом этапе уже можешь говорить мне «ты»,– улыбнулся Мариус.
Дэмьен был удивлен.
– Так быстро? – с тенью иронии спросил он.
– Мало кто доходит до этого этапа.
– Умирают?
– Не только. Уходят.
– Ты же утверждал, что отсюда нельзя уйти.
– Нельзя,– согласился Мариус.– Но очень многие пытаются. Хотя бы раз. Я... Меня удивило, что ты не попытался. А ведь у тебя было больше шансов, чем у других.
– Тогда все это потеряло бы смысл,– сказал Дэмьен и, улегшись и заложив руки за голову, стал смотреть в низкий темный потолок.
Мариус помолчал, снова помешал поленья в камине. Потом сказал:
– Я был карточным шулером. Одним из самых отчаянных. Пришел сюда прятаться. Я тоже не осознавал, как это делаю. Мои пальцы все решали за меня. Порой они даже не спрашивали моего мнения. Я доверял им.– Он снова умолк. Потом проговорил: – Сколько прекрасных бардов мы погубили. Сколько наездников, фехтовальщиков и художников.
– Им тоже мешали их тела?
– Чаще всего они этого не понимали. Но порой – довольно редко, надо сказать,– тело было невинной жертвой. Так иногда случается. Когда все будет кончено, ты никогда не сможешь убивать. Если все выйдет так, как хочешь ты.
– Как хочет моя душа?
– Нет никакой души. Есть ты и тело. В твоем случае – вы враги. Когда ты научишься подавлять его рефлексы, достаточно будет одной ошибки, чтобы все началось сначала. Поэтому нужно сделать так, чтобы ты не допустил этой ошибки.
– Вы ведь это и делаете?
– О нет. Пока нет.
Мариус встал, отставил кочергу, стряхнул сажу с ладоней.
– Нет ничего чище золы,– сказал друид, и Дэмьен кивнул.
Он уже горел. Но еще не стал золой.
– Что дальше? – спросил он, садясь и с трудом удерживаясь от соблазна натянуть одеяло. Ему вдруг стало холодно.
– Дальше,– сказал Мариус,– ты посмотришь, от чего отказываешься. Ты вернешься в мир. На одну ночь. Завтра. Сегодня пока что отдыхай. Это будет тяжело.
Он двинулся к выходу, но у самых дверей замешкался и обернулся.
– Ты спрашивал, кто наши боги? – вполголоса проговорил он, странно усмехнувшись.– Ты знаешь ответ.
* * *
– Ох, чертова девка, глаза, что ли, дома забыла?! – яростно закричала Диз.
Маленькая щуплая служаночка, испуганно пискнув, присела и стала подбирать с пола черепки кувшина. Кувшин она уронила за миг до того, споткнувшись о меч, протянутый от стула Диз чуть не через весь проход до стены. Диз несильно толкнула ее носком сапога в согнутую поясницу. Девчонка повалилась на пол, прямо в черепки, и заревела.
– Дура. Пошла вон! – процедила Диз и залпом осушила кружку.
Она была пьяна. Сильно пьяна, почти вдрызг. Хозяйка трактира, в котором она методично надиралась уже третий час, то и дело искоса поглядывала на раздражительную гостью, но перечить не смела – слишком уж тяжелым на вид казалось оружие этой девушки, да и пригоршня монет, небрежно брошенная ею на стойку, располагала к терпимости. Вот и теперь хозяйка проигнорировала всхлипывания маленькой служанки, еще и наградила ее подзатыльником: клиент всегда прав, забыла, что ли? Тем более такой клиент.
Диз мало заботили размышления хозяйки. В ту минуту больше всего ее интересовало вино. Она заливала им свое привычное к ядреному армейскому самогону горло, отчаянно мечтая поскорее свалиться под стол и уснуть нездоровым сном беспробудного пропойцы. И не думать. Не думать. Ни о чем не думать.
Но этот сладостный миг, когда она наконец рухнет на пол, увлекая за собой стул и скатерть, видимо, наступит не скоро. Да, она была пьяна, но мысли – проклятые мысли! – оставались ясными, как небо в солнечный день. И она продолжала думать, хоть и не могла, не хотела. Но думала, думала. О косе.
Тогда, в ту далекую безлунную ночь, когда повесился учитель риторики, она дала клятву. Жуткую, страшную клятву, сопроводив ее самыми ужасными проклятиями, какие знала. Она поклялась, стоя на коленях у закрытого окна и зажав в кулаке прядь отливавших медью волос, что они, эти самые волосы, которые она сейчас держит во взмокшей ладони, будут с ней в тот миг, когда она вернет свою честь, свою поруганную, растоптанную, растерзанную честь, отнятую у нее старшими братьями. Она думала, что это произойдет совсем скоро, очень скоро, стоит ей только вернуться домой – выросшей, взрослой, сильной. Но три дня назад она узнала, что это не произойдет никогда. Никогда. Потому что ее братьев больше нет. И не вернуть ей того, что потеряно, не восстановить того, что разорвано, потому что есть только один способ это сделать – месть. А ей больше некому мстить.